Мария взяла на руки Карла, дрожавшего от страха как овечий хвост.

Подошла мутти, слегка подергивая уголком рта в тщетной попытке улыбнуться. Она по очереди погладила каждого из своих детей по щеке. Карл почти прыгнул к ней на руки. Кристина подумала, как много любви и заботы отдала мама, чтобы вырастить их: надевала младенцам чепчики, чтобы солнце не пекло головку, осторожно промывала и целовала ссадины и места пчелиных укусов, крепко держала за руку, переводя через улицу. Должно быть, сейчас, когда развязанная Гитлером война угрожает ее чадам смертью, она чувствует себя совершенно беспомощной.

— Завтра починю, — пообещал всем герр Вайлер, указывая на образовавшиеся в потолке трещины и дыры.

— Завтра нас уже не будет, — произнесла какая-то женщина слабым голосом.

— Ничего, выживем, — ободряюще сказал хозяин погреба, обнимая плачущую жену. — И потом…

Поблизости разорвалась еще одна бомба и остановила герра Вайлера на полуслове. Взрыву предшествовал рев пролетающих самолетов, такой близкий, что казалось, они в любую секунду могут прорваться через земляную насыпь над погребом.

В следующие полчаса никто не проронил ни слова. Все сидели, вжав головы в плечи, слушали зенитные очереди и отдаленные взрывы. Когда снаряды разрывались прямо у них над головами, у Кристины замирало дыхание. Поначалу она пыталась считать взрывы, но их было бесчисленное множество, бомбы сыпались одна за другой, как будто у бога случилась истерика и он в ярости топал ногами по земле. Воздух в погребе наполнился сероводородом, дымом и кислым духом человеческого пота и страха.

Теперь, находясь в заточении в этом овощном погребе, превратившемся в бомбоубежище, невозможно было поверить, что радужные замыслы, которые строили Кристина и Исаак, встречаясь здесь, однажды осуществятся. Тогда запах свежей почвы перемешивался с запахом дубовых бочек, выдержанного вина и холодной картошки и создавал богатый землистый аромат. Теперь пол пах как гниющая могила, а бетонные стены напоминали Кристине склеп. Во рту у нее пересохло, и она устремила взгляд на винную бочку, которую они использовали как стол. Неужели это будет последнее, что она увидит в жизни?

Наконец взрывы стали грохотать все реже и реже, и люди в убежище начали тихо переговариваться. К удивлению Кристины, два старика подняли головы и принялись острить.

— Бедный старина Геринг, — сказал один из них. — В начале войны он клялся и божился, что ни одна вражеская бомба не упадет на столицу рейха. А если, говорит, таковое приключится, тогда мое имя не Герман Геринг, пусть я буду Майером! Ну вот, рейхсмаршал Майер, Берлин бомбили уж, почитай, сто девять раз, так что теперь мы будем звать воздушную тревогу Горном Майера!

— А Гитлер-то: я, говорит, бомблю Англию только потому, что Черчилль назвал меня слабаком, — подхватил другой.

— Как война закончится, я утром обойду пешком то, что останется от Германии, — вступил еще один. — Вот, правда, чем заняться днем, я еще не придумал.

Несколько человек расхохотались, но большинство лишь невесело усмехнулись и промолчали. Поначалу Кристину беспокоило, что старики неосторожно выражают свое мнение, но потом она осознала, что в погребе нет членов гитлерюгенда. С другой стороны, возможно, обособленность бомбоубежища и щекочущий нервы страх надвигающейся гибели внезапно позволили им раскрепоститься. Потом человек, который пошутил насчет Геринга, встал с места. На его пиджаке была нашита желтая звезда.