Аиде разрешено было спуститься к дорогому человеку и с ним вместе умереть. – Аида – персонаж одноимённой оперы (1870) итальянского композитора Джузеппе Верди. Прозаическое французское либретто по сценарию египтолога Огюста Мариетта написал Камиль дю Локль, стихотворное итальянское либретто – Антонио Гисланцони. Действие оперы происходит в Египте во времена фараонов. Возлюбленный Аиды, Радамес, предводитель египетских войск, невольно выдаёт военный секрет, и жрецы приговаривают его к погребению заживо. В подземелье, где замурован Радамес, через тайный ход проникает Аида, и теперь их никто не сможет разлучить.

На Фурштатской <…> / – На Захарьевской. Рядом! – Параллельные улицы (Петра Лаврова и Каляева в 1923–1991 гг.), идущие от Литейного проспекта до Потёмкинской улицы (в сторону Таврического сада).

Ведь четверть города выселили. – Из «Архипелага ГУЛАГа»: «Это начался Кировский поток из Ленинграда, где напряжённость признана настолько великой, что штабы НКВД созданы при каждом райисполкоме города, а судопроизводство введено “ускоренное” (оно и раньше не поражало медлительностью) и без права обжалования (оно и раньше не обжаловалось). Считается, что четверть Ленинграда была расчищена в 1934–35. Эту оценку пусть опровергнет тот, кто владеет точной цифрой и даст её» (Т. 4. С. 68). Статистика репрессий до сих пор предаётся огласке выборочно.

А за несколько лет до того <…> выселяли из Ленинграда дворян. – В «Архипелаге ГУЛАГе» А. С. замечает: «Брали дворян по сословному признаку. Брали дворянские семьи. Наконец, не очень разобравшись, брали и личных дворян, то есть попросту – окончивших когда-то университет. А уж взят – пути назад нет, сделанного не воротишь. Часовой Революции не ошибается» (Т. 4. С. 53).

– Весь не умру, – прошептал Шулубин. – Не весь умру. – В бреду Шулубин, скорее всего, варьирует слова из стихотворения А. С. Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» (1836): «Нет, весь я не умру…»[220]

Это было утро творения! Мир сотворялся снова для одного того, чтобы вернуться Олегу: иди! живи! – В 3-й редакции (1959) романа «В круге первом» ташкентский опыт А. С. был вложен в описание жизни в эвакуации Клары Макарыгиной, дочери прокурора:

«Третьим летом, проведённым в Ташкенте, Клара поступила в Мединститут. В больничном парке ТашМИ на зелёной травке близ фонтана она увлечённо зубрила с подругами анатомию и латынь, и вид унылых больных в полосатых клоунских одеждах не снижал её радостного ощущения, что она нашла себя.

Но осенью она заболела. Заболела так серьёзно и продолжительно, что не пришлось держать её дома, а положить в ту же самую клинику Мединститута, в один из корпусов, из окон которого виднелись быстрые мутные воды Салара, опустевшие теннисные площадки и иссякший фонтан меж оголённых деревьев.

Пять месяцев она пролежала там.

За это время её показывали профессорам, кололи внутривенно и внутримышечно, просвечивали, облучали, брали анализы, переливали кровь и физиологический раствор, – за это время сомнений в жизни, потом сомнений в своей будущей телесной полноценности, за долгие бессонные ночи, за долгое слоняние по коридорам в виде унылой же фигуры в полосатом клоунском халате, – Кларе не только стал непереносим больничный запах и больничный вид, и усталое равнодушие дежурных сестёр, и грубая озлобленность малооплачиваемых санитарок, но она ясно прозрела, что и врачи все окованы какой-то незримой цепью, делающей их чиновниками. Над врачами висела всемогущая история болезни и статистика смертей, ухудшений, улучшений, выздоровлений и применения оте чественных заменителей иностранных препаратов. Если больной становился безнадёжен, его выписывали, чтоб он не успел умереть в больнице и не испортил бы статистики. Если больной противился лечению, пытался передать свои переживания от одного или другого лекарства – врачи не имели ни сил, ни времени, ни желания вникнуть, зато ежедневно, боясь главного врача, проверяли содержимое тумбочек, нет ли там крошек, бумаги и лишней посуды, и по единому ли образцу заправлены кровати.