Однако пока я летел по воздуху, в голове у меня теснились всевозможные соображения. «Да уж! — думал я. — Туда-то я, положим, попаду; а как выбраться потом оттуда? И что будет со мной в крепости?.. В пылу рвения я не снял даже мундира, поэтому во мне тотчас же признают шпиона и повесят на ближайшем дереве… Нет! Это был бы первый представитель рода Мюнхгаузенов, которого постиг бы такой конец!..»

Поэтому я быстро решил воспользоваться первым встречным ядром, брошенным из крепости, как обратным экипажем; а так как вскоре мимо меня летело на расстоянии лишь нескольких шагов одно из неприятельских ядер, то я не упустил случая, перепрыгнул со своего ядра на вражеское и таким образом вернулся назад, хотя и ничего не сделав, но зато целым и невредимым.

— Мюнхгаузен! — крикнул султан, надрываясь со смеху. — Мюнхгаузен! Хотел бы я видеть эту картину! Это, должно быть, была забавная прогулка!..

— Конечно, ваше высочество! — ответил я. — И я рад, что дело кончилось благополучно, потому что я чуть было не погиб. Ядра — страшно гладкие, и мне с трудом удавалось сохранять равновесие. Но счастье — удел молодости!..

На другое утро я выехал с подобающей пышностью, как посланник, и с очень многочисленной свитой, какая надлежала мне по тогдашнему моему положению. Султан провожал меня и, подавая мне на прощанье руку, к общему удивлению, шепнул:

— Но, Мюнхгаузен, без этих легкомысленных проделок!.. Вы знаете, что стоит на карте!..

Я скрестил в ответ руки на груди и молча поклонился. Ну, султан знал, что этот жест должен значить, и всемилостивейше смотрел нам вслед, пока мы не пристали к берегу на той стороне, в Азии, и не разместились на верблюдах, чтобы продолжить путешествие в Каир.

По пути мне представился случай увеличить и без того уже чересчур многочисленный штат моих сопровождающих еще несколькими весьма ценными личностями разного сорта. В Европе я объездил не одну сотню миль, но никогда не встречал таких чудесных людей, как тут всего лишь в течение нескольких дней.

Отъехав всего несколько миль от Константинополя, я увидел человека не выше среднего роста и очень худощавого, который приближался к нашему каравану с необыкновенной быстротой, хотя к каждой его ноге была привешена свинцовая гиря приблизительно пуда в полтора весом. Это было уже чересчур!..

— Эй, приятель! — крикнул я ему. — Куда ты так торопишься? И почему ты сковываешь бег этими гирями?

— Я — из семьи скороходов, — отвечал молодой человек. — Говорят, что ни у кого из нас нет селезенки; по крайней мере я никогда еще не слыхал, чтобы у кого-нибудь из нас кололо в селезенке, как у других людей. А гири я привесил для того, чтобы умерить свою скорость, потому что часа два назад я убежал из Алжира, где служил у бея в скороходах… Сегодня утром он приказал мне догнать и привести к нему вчерашний день! Для меня это была вещь невозможная, и когда я, утомленный тщетными усилиями, вернулся к полудню — который уже возвестили ударами в литавры и тимпаны — во дворец, алжирский бей приказал уволить меня со службы и изгнать из его страны… Я взял в руку кусок хлеба, сунул в карман две мерки яблок и, привязав к ногам гири, пустился в путь — я хотел идти медленно, так как сегодня рассчитываю добраться только до Константинополя. Через полчасика я, наверное, буду там и поищу себе новое место…