– В табор не повезу тебя, не бойся. В Москве останемся жить, в хоре будешь петь, платья носить какие захочешь, платок вязать не стану заставлять… Все будет, как захочешь. И… и… денег, сколько хочешь, будет…

Настя вдруг опустила глаза. Тяжелая тень от ресниц задрожала на ее скулах, возле губ обозначилась суровая складка. Илья растерянно умолк, соображая, что сказал не так.

– Ох, Илья… Ох уж вы мне, цыгане… – низко, со странным смешком выговорила Настя. – Все думаю, думаю – неужели мы все такие? Одно золото в голове… Что я его, по-твоему, солить буду? Думаешь, мне золото нужно? Что я, по-твоему, кукла? Или кобыла, чтобы вы меня торговали? Да пропадите вы пропадом – цыгане! Век бы мне вас всех не видеть!

Он понял наконец. И, уже не боясь выглядеть дураком, схватил ее за руку:

– Настька! Стой, глупая, подожди… Ты сама-то кто – не цыганка, что ли? Да я же… Я не это совсем хотел! Я подумал, может, что князь… Ведь сорок тысяч… У меня откуда?.. Яков же Васильич… Он же…

Настя прервала его усталым жестом.

– Ступай домой, Илья. И я пойду, – попыталась она высвободить руку, но Илья держал крепко.

– Илья! – гневно повысила Настя голос.

– Нет уж, ты дослушай! – выпалил он. – Добром спрашиваю – за меня пойдешь или за князя? Повторять не буду!

– Вон ты какой… – насмешливо сказала Настя.

Нахмурившись, Илья потянул ее на себя. Настя, сопротивляясь, уперлась рукой в его грудь. Платок соскользнул с ее волос, и у Ильи остановилось дыхание, когда он уткнулся лицом в мягкие пушистые пряди.

– Пусти! – взвилась она.

– Не пущу…

– Ето чево тут?

Вздрогнув, Илья отпрянул от Насти. Та тоже метнулась в сторону. Оба испуганно уставились на длинный силуэт, выросший на крыльце Большого дома. По скрипучему, как не смазанные петли, голосу Илья узнал кухарку Васильевых – Дормидонтовну. Этой вредной сухопарой бабы в черном вдовьем платке побаивался, по слухам, даже Яков Васильич.

– Ето чево тут?.. – Дормидонтовна размашистым солдатским шагом двинулась к калитке. – Настасья Яковлевна, вы откуда? А тебе, образина, чево надобно?

– Язык прикуси! – вызверился Илья. – Я Настьку привел, она вон едва на ногах стоит! Додумалась, старая ведьма, ее больную в гости отпускать!

– Не твово ума дело, – огрызнулась кухарка. – Привел – и спасибо, проваливай подобру-поздорову.

– Дормидонтовна, замолчи, – чуть слышно попросила Настя. Не глядя на Илью, прошла в калитку, оперлась на руку кухарки. – Пойдем, пожалуйста. Чаю очень хочу… и спать.

Дормидонтовна напоследок еще раз смерила Илью взглядом василиска и, бурча под нос проклятия собачьей погоде и бестолковому папаше, повлекла Настю к крыльцу. Илья повернулся и быстро зашагал домой. На душе было – противней некуда.

В ресторан на следующий день собрались идти, как обычно, к восьми часам. На дворе немного распогодилось, метели не было, редкие снежинки, кружась, садились на полушубки и шали, таяли на ресницах цыганок. Весь хор уже собрался у Большого дома. Илья нашел глазами Настю. Она казалась здоровой, стояла у калитки, кутаясь в новую темно-красную шаль, и о чем-то разговаривала с Марьей Васильевной. Увидев Илью, вспыхнула, закусила губу. Он отвернулся.