– Сдурела? – кровь бросилась в лицо.

Варька молчала. Илья коснулся ее плеча. Она резко оттолкнула его руку, отвернулась и быстрыми шагами вышла из кухни.

Ольгу хоронили в первый день Великого поста. После похорон Макарьевна собрала у себя поминки, но за столом сидели лишь Аграфена с Колесихой, Илья, Варька и Кузьма. Из Большого дома не пришел никто. А вечером, когда бабы ушли и зареванная Макарьевна перетирала посуду, в дом постучали. Вошла нахмуренная, бледная Марья Васильевна. Едва поздоровавшись с растерянно вставшими из-за стола цыганами, потребовала:

– Покажите девку.

Макарьевна, одними губами прошептав «Боже, помоги…», метнулась в горницу. Вышла с рогожным, отчаянно ревущим кульком. Марья Васильевна умело и быстро распеленала новорожденную. Недоверчиво осмотрела темно-коричневый сморщенный комочек с черным пухом волосенок.

– Хм… Цыганка вроде.

– Самая что ни на есть, – торопливо подтвердила Макарьевна. Марья Васильевна искоса взглянула на нее. Макарьевна вздохнула, с жалостью поглядела на сучащую ногами девочку.

– Дите ж ни при чем, Васильевна.

– Ну да, – недовольно сказала цыганка. – Вот и… этот… так же говорит. И добро бы хоть его дочь была, а то… тьфу… И в кого он такой уродился?

Она смерила Макарьевну сердитым взглядом, поудобнее перехватила пищащий кулечек и понесла его в Большой дом.

Ночью на Живодерке поднялся ветер. Он глухо гудел в ветвях деревьев, гнал по небу рваные клочья облаков. Когда сук большой ветлы особенно сильно ударил в окно на втором этаже, проснулась Стешка.

– Боже праведный… – сонно пробормотала она. – И ночью покоя нету… Настька, ты спишь?

Сестра лежала рядом, с головой накрывшись одеялом. Казалось, спала. Стешка спустила босые ноги с постели, подошла к окну. С минуту молча смотрела на пустую темную Живодерку. Затем вздохнула, перекрестилась, повернулась было, чтобы снова забраться в постель… и внезапно замерла, словно навостривший уши заяц. Из-под одеяла доносились тихие всхлипы. Ахнув, Стешка совершила прыжок от окна прямо на кровать:

– Настька! Ты что?

Нет ответа. Лоскутное одеяло сотрясалось. Стешка круглыми от ужаса глазами смотрела на него. Затем схватилась за край и дернула.

– Что ты? Настенька… Приснилось что-то, да? Водички принести? Мать позвать? Ставни закрыть?

– Ох, отвяжись… – простонала Настя, таща одеяло на себя.

Стешка воздела руки к потолку:

– Вот говорила я! И мать говорила! И Глафира Андреевна! Зачем только потащилась туда! Теперь вот из-за этой Ольки воешь, а кто она нам? Шлюха, и больше ничего, хоть и померла! Как только совести хватило сюда рожать явиться! Всем голову заморочила… Митро вон прямо от Макарьевны в заведение к Данайке убежал, а чего там хорошего? Теперь неделю дома не жди, Яков Васильич всем за это баню устроит, а мы чем виноваты… Ну, Настенька, ну скажи, чего принести? Чего хочешь? Хочешь, пойду Дормидонтовну разбужу и велю самовар поставить? Конфетки мятной хочешь? У меня есть, необсосанная…

– Отста-а-ань… – Настя ударила кулаком в подушку. – Спи…

– Заснешь с тобой, как же… – Стешка подползла к сестре, погладила ее растрепавшуюся косу, плечи, худенькую спину.