– Может, мне знать и не годится, – с горечью отозвалась Варька, – только что это за краля, после которой человек с единственной сестрой разговаривать не хочет? Какая от нее радость? Ей-богу, лучше бы женился.

– Жени-и-ился… – усмехнулась Макарьевна. – Уж с этим хомутом успеется, не беспокойся. Тебе-то что за радость с невесткой грызться?

– Нет, я бы не грызлась, – Варька вздохнула. – У них бы дети пошли, и я бы с ними хоть возилась…

– У, куда! Еще со своими навозишься.

– Ай, чепуха… Кузьма! А ты что молчишь? С тобой разговариваю!

– А что я? – Кузьма выронил гвоздь, захлопал глазами. – Что я-то? Я же совсем ничего не знаю!

– А мог бы и знать, – Варька придвинулась к нему. – Макарьевна правду говорит, я – девка, сестра, мне он не скажет, а тебе… Друзья же вы! Неужто ни словом не обмолвился? Где его нелегкая по ночам носит?

– И понятья никакого нету… – поежился Кузьма.

Варька недоверчиво сощурилась.

– Что – и не спрашивал ты ни разу?

– Я еще жить хочу, – Кузьма нагнулся, отыскивая на полу гвоздь. – Илюха и раньше не сахарный был, а теперь совсем… И не вяжись ко мне с этим, сто раз говорил! Всю плешь уже проела…

– Нету у тебя плеши.

– Нет, так скоро будет от такой жизни, – Кузьма отвернулся, умолк.

Макарьевна сердито взмахнула вязанием. Варька, приблизив к свече мокрое от слез лицо, задумалась.

Внезапно Кузьма поднял голову.

– Стучат, кажись.

– Взаправду? – Макарьевна отложила спицы, повернулась к двери. – Да нет, парень, послышалось. Ветер это.

– Стучат, – упрямо повторил Кузьма.

Теперь прислушались все трое. Сквозь визг ветра донеслись удары. Варька и Кузьма одновременно вскочили.

– Явился, что ли? – растерянно пробормотала Варька.

– Рано, – заявил Кузьма. – Наверное, из Большого дома кто-то. Варька, живо нос вытри, сейчас петь побежим.

– Боже святый, хоть льда, что ли, приложить… – Варька кинулась в сени.

Макарьевна, прихватив на всякий случай кочергу от печи, отправилась открывать. Кузьма пошел за ней.

Дверь в сенях сотрясалась от ударов ветра. Стук больше не слышался. Макарьевна с трудом отодвинула щеколду, настороженно спросила:

– Кого черти среди ночи несут?

– Макарьевна, я это… Пусти, ради бога… – послышался глухой голос. – Уморилась стучать.

У порога по колено в сугробе стояла заметенная снегом фигура. Макарьевна прищурилась, заслоняясь ладонью от ветра. Недоуменно сказала:

– Прости, милая, не признаю. Ты чья будешь-то?

– Ольга… – вдруг тихо сказал Кузьма за ее спиной. – Дэвлалэ… Ольга, ты?

– Это я, чаворо. Впустите… пожалуйста.

– Господи Иисусе, святые угодники! – всполошилась Макарьевна. – Да заходи! Заходи живее, дура! Откуда ты? Откуда? Что стряслось? Кузьма, неси освещение!

Кузьма метнулся в кухню, вернулся со свечой. Неровный свет упал на темное, исхудавшее лицо пришедшей. Это была молодая цыганка, закутанная до самых глаз в серую, грубую шаль. Поймав испуганный взгляд Макарьевны, она усмехнулась углом посинелых губ. Знаком приказала Кузьме опустить свечу, и пятно света упало на ее огромный живот.

– Вот и все. Больше ничего с собой не взяла.

– Так это правда? – внезапно осипшим голосом спросила Макарьевна. – Правда, доченька?