Должно быть, ход моих мыслей можно было легко прочесть по лицу, потому что темноволосая посмотрела на меня и ободряюще кивнула.

— Так было надо. Тебе пришлось все сделать самой, иначе ничего бы не получилось, — изрекла она очередную непонятную фразу.

— Ты права, и я верю тебе, — сказал Дис, адресуясь к незнакомке. — Можешь назвать, что ты хочешь за помощь.

Девушка развела руками:

— Ничего. Считай, что я просто отдала один давний-давний долг.

— Долг? — Дис нахмурился. — Но я не знаю тебя.

— А может, кого-то из моих родных? Не вспомнишь?

— Ну конечно! — Дис рассмеялся. — У тебя очень знакомые глаза. Выходит, ты из той семьи, которую я знал некогда в Риме… Даже удивительно, как тесен человеческий мир.

— И нечеловеческий тоже, — добавила девушка, снова погрустнев. — Ну что же, будьте счастливы и прощайте.

— Погоди! — закричал Сашка. — Но ты не сказала, что с учителем!

Девушка, уже собиравшаяся уходить, оглянулась:

— Ничего. Владлена убили три года назад. Свои же. Но не печалься о нем, он нес только зло, и постарайся позабыть обо всем этом. Ради своей же пользы, — она многозначительно указала на увешанные многочисленными амулетами стены. — Прощайте.

— Но все-таки назови свое имя! — снова не выдержала я. — Ты помогла мне принять самое важное решение, я хочу знать, кто ты.

— Неважно… Полина…[4]

Незнакомки уже не было, последние слова донеслись до меня дуновением холодного ветра, влетевшего в подвал через открытую дверь.

— Все к лучшему, — Дис осторожно приобнял меня за плечо. — Лучше держаться от нее подальше. У нее своя дорога, и я вижу на ней много крови и страданий, у тебя — своя. Пойдем.

Мы вышли из подвала.

— Ну, куда теперь? — спросила я, уже, правда, начиная соображать, что Дис в заляпанной кровью рубашке выглядит на заснеженной московской улице, мягко говоря, экзотично.

— Катя, — от холода, прозвучавшего в его голосе, я вздрогнула и остановилась. — Вовсе не обязательно опекать меня и идти за мной. Я отпускаю тебя. Ты свободна, понимаешь? Обещания, которые ты давала, аннулированы. Ты свободна.

Он стоял передо мной, и в темноте я видела фактически только черный силуэт.

Почему Дис так говорит? Он хочет прогнать меня? Я выполнила свою роль и больше ему не нужна?..

В этом городе надо прожить тысячу лет, чтобы знать все его улицы, как линии собственной руки, чтобы дышать им и ощущать биение его сердца всей своей кожей. Чтобы однажды, свернув с туристических улиц, окунуться в покой тенистого сада, где среди зимы зреют ярко-оранжевые апельсины и стоит старинная вилла, заложенная еще в античное время… Здесь живет моя любовь и моя надежда.

Семен Петрович отложил в сторону листок бумаги, поднял очки на лоб и взглянул на меня.

— Ну что же, Николаева, вполне в твоем духе. Пафосно и… ни о чем. Вот скажи, зачем ты используешь образ старой виллы? Разве твои корни в Италии? Ты русская, поэтому твоя любовь и надежда должны быть связаны с русской землей. Вот в мое время была такая песня: «Не нужен мне берег турецкий и Африка мне не нужна», — он потер переносицу и укоризненно покачал головой. — И по стилистике у тебя далеко не все хорошо. Зачем писать «всей своей кожей». Почувствовать чужой кожей у тебя в любом случае не получится.