«Конечно, русский, – ответил Юра. – По происхождению, правда, из французов. Как папа всегда подчеркивает, из французских роялистов. Дон-де-рон, это что-то вроде „господин-с-Роны“, или „подарок Роны“, в смысле, реки».
«Дзенкую бардзо, хорошо, что ты нерусский».
«А при чем тут это, русский-нерусский, в чем дело, пан Бонч?»
«Я не люблю русских. Дело в том, что я решил отдать этот аппарат тебе. Я его делал в чёнгу двух лят и не хотел бы, чтобы русский на нем полетел».
У Юрки дыхание перехватило: прыгать с 35-го этажа?! «Да что вы, пан Бонч, вы же для себя его готовили, чтобы смотаться на волю. Мне все-таки меньше трех лет осталось, а вас они, ну то есть наши, действительно, никогда не выпустят как ценный для родины кадр».
«Я имею опасение, Юрочка, что ты теж живым отсюда не выйдешь».
Он пустил погромче музыку и поведал молодому другу самую страшную тайну. Оказалось, что он при помощи своих устройств время от времени мониторит секретную линию связи и вот недавно слышал там дискуссию, от которой без всякого аппарата можно спрыгнуть с башни. Кто-то там, на самом верху, предлагает по завершении проекта устранить всех задействованных без исключения. Кто-то там подчеркивал, что это не жестокость, а акт исторической необходимости. Этому человеку кто-то возражал, но на него стали страшно кричать и пригрозили, что и от него могут избавиться. Вот поэтому он решил, что Юре, которому еще нет двадцати, все-таки надо еще пожить, то есть попробовать счастья на крыльях. А ему, которому скоро восемьдесят, пора и честь знать».
«Пан Бонч! – воскликнул пораженный Юрка. – Неужели вам уже восемьдесят? А я думал, что вам сорок».
«У тебя есть, где заховаться?» – деловито осведомился доктор Ягеллонского университета Затуваро-Бончбруевич.
Юрка, подумав, сказал, что есть друг, который может помочь спрятаться.
«Ну вот, заховайся и сиди, чем дольше, тем лучше. А потом, может быть, будешь жить. – Он мягко улыбнулся. – И слушать джаз со своей кобетой».
О, этот вьюноша летучий!
В середине февраля 1953-го года в Москве, как обычно в эту пору, заладили вьюги. Улицы по вечерам пустели, словно где-то поблизости шла война. О мире напоминали только редкие неоновые рекламы со странным призывом: «Печень трески, вкусно, питательно!» Граждане старались по выходе из метро как можно быстрее разобраться по домам. В газетах печатали большие статьи о злодеяниях еврейских врачей. Томительное беспокойство усугублялось постоянным подвыванием пурги.
В эти дни Кирилл Смельчаков собирался в очередное заграничное путешествие, на этот раз в Стокгольм, на сессию Всемирного совета мира.
«Куда на самом деле?» – спросила его Глика. Она разгуливала по его кабинету и беспрерывно курила.
«Ты же знаешь, что я не могу ответить». Он укладывал в чемодан совершенно ненужный вечерний костюм, к нему сорочки и галстуки. На базе в Дураццо в ход пойдет камуфляж и можно будет ни от кого не скрывать пункт назначения. Потому что все туда же отправятся.
Она все ходит, нервная, нервная. Гасит сигарету, берет другую. Открывает газету, тут же ее бросает. Не без отвращения, что неудивительно. От нынешних газет разит.