— Вот и хорошо, вот и сговорились.

Всё устраивалось как нельзя лучше. Можно было ехать на развод.

   — Не пущу! — блеснув глазами, выпалила Катя.

   — Как? Императора? — попробовал он отшутиться.

   — Да, императора, — твёрдо повторила Катя. — Отца моих детей. Лорис прознал про планы злодеев. Они устроили засаду на Малой Садовой.

   — Ежели он прознал, то почему не схватил? Вот я ему задам!

   — Пока его агентам неизвестно, где они подкарауливают ваше величество. Но уже нащупан точный след...

   — Так я не поеду по Малой Садовой, вот и всё.

   — Я прошу вообще никуда не ехать. Прошу! Умоляю!

   — Катенька, я не могу нарушить традицию. Когда государь в Петербурге, он обязан быть на разводе. Так повелось со времён царствования моего блаженной памяти отца. Обещаю тебе, что не поеду по Малой Садовой. В конце концов у меня надёжная охрана, казаки, Кох, Рылеев.

   — Никому я не верю! — упрямо твердила Катя.

   — После развода я заеду в Михайловский дворец к твоей полной тёзке, моей племяннице Екатерине Михайловне принцессе Мекленбур-Стрелицкой[37]. Я тебе много рассказывал о её матери, моей тётушке Елене Павловне. Будь она жива, первой бы одобрила мой выбор. Она была мудра и я всегда следовал её советам. И дочь её без предрассудков, я хотел бы, чтобы вы сошлись. Правда, она старше тебя на целых двадцать лет.

   — Это ничего не значит, — пробормотала Катя. — Так вы обещаете мне, что не поедете?

   — Обещаю, — усмехнулся Александр. — Не поеду по Малой Садовой. К тому же я обещал племяннице, что непременно буду у неё.

С трудом, но Катя уступила. Её мучили предчувствия.

Экипаж был подан. В сопровождении свиты он покатил в Манеж, на этот раз по Екатерининскому каналу и Инженерной улице, минуя злополучную Малую Садовую, где будто бы его караулили террористы и чуть ли не устроен подкоп. Снова тяжёлые мысли нахлынули на Александра. Он рассеянно глядел в окно.

Снег ещё не сошёл. Он слежался и был влажен и сер. На проезжей части он был жёлто-коричнев, весь в конских катышах. Из-под колёс веером разлетались снежные комья, а опережая их — воробьи и вороны, кормившиеся на дороге непереваренным овсом.

Петербургская весна была такой же серой и унылой, как и его мысли. Разумеется, надо уезжать в Крым и как можно скорей. Там весна уже царит. И небо синее, и голубые горы, и цветущий миндаль. И благословенная тишина, напоенная благоуханием и сопровождаемая ненавязчивой музыкой проснувшейся природы. Там — праздник, здесь — тоска и мука.

На улицах было людно — воскресный день. Завидев царский кортеж люди останавливались и кланялись, некоторые снимали шапки. В одеждах господствовала зима. Мороз унялся, но всё ещё пощипывал щёки. Мглистый серый день не обещал просвета.

Александром овладело то тоскливое настроение, которое невесть отчего сопровождало его все последние дни и которое усиливала вот эта серая петербургская беспросветность. Казалось, свершилось наконец то, чего он нетерпеливо ждал целых четырнадцать лет, и он начинал жить сызнова в атмосфере любви и счастья. Казалось, возвратилась молодость с её великими радостями и ожиданием чего-то большего и лучшего, с её долгими-долгими днями и предощущением новых открытий.