Я хотел быть там, где веет свежий ветер приключений. А ветер приключений гоняет шлюпы устричных пиратов вдоль всей бухты Сан-Франциско, от устричных отмелей до городских верфей, куда по утрам являются покупатели, разносчики и содержатели кабаков. Налет на устричную отмель являлся преступлением, которое каралось заключением в тюрьме, полосатой арестантской курткой и тяжелыми работами. Но что из этого? У арестантов рабочий день короче, чем у меня на фабрике, и в положении устричного пирата и даже арестанта было куда больше романтизма, чем в положении раба машины. Разные меня одолевали соображения, но сильнее всего был во мне дух юности, дух романтики и приключений.

Я поговорил на эту тему с Мамми Дженни, моей старой кормилицей, черную грудь которой я сосал в детстве. Она была богаче, чем мои родители: служила сиделкой и получала за это хорошее вознаграждение. Не одолжит ли она своему «белому питомцу» денег? Не одолжит ли! Все, что у нее есть, она отдает мне!

Затем я разыскал Француза Фрэнка, устричного пирата, который, как я слышал, хотел продать свой парусный шлюп «Рэзл-Дэзл», на котором он сегодня принимал гостей. Шлюп стоял в это время на якоре у Аламеды, около моста. Он согласился продать шлюп, но попросил меня подождать до завтра, так как сегодня воскресенье и у него на борту гости. Завтра можно будет подписать договор, и я стану хозяином лодки. Он пригласил меня пока сойти вниз и присоединиться к гостям. Компания состояла из двух сестер: Мэйми и Тэсс, миссис Хедли, сопровождавшей их, и двух молодых устричников — шестнадцати и двадцати лет — Боба, по прозвищу Виски, и Хили, прозванного Пауком. Виски был устричным пиратом, а Паук промышлял в порту. Мэйми, племянница Паука, была известна под именем Королевы устричных пиратов и нередко возглавляла их пирушки. Фрэнк, как я узнал потом, был влюблен в Королеву, но взаимностью не пользовался.

Фрэнк решил вспрыснуть нашу сделку и налил мне стакан красного вина. Я вспомнил красное вино, которым еще в детстве напоили меня у итальянцев, и меня передернуло: пиво и виски были мне менее противны. Но Королева смотрела на меня в упор, держа недопитый стакан в руке. Это пробудило во мне самолюбие, и я захотел доказать ей, что, несмотря на свои пятнадцать лет, я тоже взрослый мужчина, не хуже других. Сестра Королевы, миссис Хедли и мужчины — все держали стаканы в руках… Я захотел доказать, что я не мальчишка, и осушил стакан залпом.

Я дал Фрэнку задаток — двадцать долларов золотом, и он был очень доволен сделкой. Он налил всем еще по стакану. Я решил не отставать: я знал, что желудок и голова у меня достаточно крепки и здоровы, чтобы выдержать хотя и недельную попойку.

Начали петь. Паук спел арестантскую песню «Бостонский вор» и «Черную Лулу»; Королева — «Я хотела бы быть птичкой», а сестра ее — «Не обижай мою дочь». Веселье становилось все более шумным. Все пили и поминутно чокались, а я старался не допивать стакан до конца и потихоньку выплескивал вино за борт.

Я думал так: у каждого человека есть какие-то странности; очевидно, эти люди находят какую-то прелесть в этом противном красном вине… Что ж… дело вкуса. Я тоже должен делать вид, что оно мне нравится, чтобы не пасть в их глазах. Ну и прекрасно, пусть думают, что я люблю его, а я постараюсь все-таки пить как можно меньше. Королева внезапно почувствовала прилив симпатии ко мне: ведь я присоединялся к компании устричных пиратов на собственном шлюпе! Она позвала меня погулять с ней по палубе. Она-то, разумеется, знала, что Фрэнк, оставшись внизу, в каюте, терзается бешеной ревностью, но я об этом не имел ни малейшего понятия. К нам постепенно стали подходить снизу: ее сестра Тэсс, Паук и Боб; потом пришли миссис Хедли и Фрэнк. Огромная бутыль передавалась по кругу, все продолжали пить и горланить, я один оставался трезвым.