Но мой старик крепко забухал, и все пошло прахом. Я понял, каким я был придурком, позволив себе мечтать об этом.

Помню, как это началось. Был четверг и день такой ясный, что, если посмотреть на запад, можно было увидеть вершину Магалайзберга, парящую над городом. Я был в саду, пинал мяч со своим приятелем Куртисом. Становилось жарко, а я все еще был в школьной форме. Я пошел переодеться – мы собирались к Куртису на чай. Он часто приходил к нам: я уже не так стеснялся своих родителей. Казалось, здесь они стали спокойнее и счастливее, и к их выходкам относились с большим терпением, ведь по соседству жили белые ребята разных национальностей: греки, например, чьи родители даже по-английски-то не говорили. Короче, я прошмыгнул в дом, чтобы переодеться, и невольно подслушал разговор папы с мамой.

Старик не угомонился, это было ясно. Он и здесь обводил нам передачи для просмотра, только теперь в программке «Йоханнесбург Стар».

– Тридцать шесть монет в год за это дерьмо, – недовольно ворчал он в тот ранний вечер. Недавно повысилась оплата телевещания. – Дело не в том, Вет, – жаловался он хранившей молчание маме, – дело не в том, что я этим не доволен. Просто не хочется, чтобы мы стали рабами ящика.

– Так выключи его, – сказала мама.

– Да не об этом я тебе говорю, Вет. Ты не понимаешь, что я хочу сказать. Проблема не в телике, бля, проблема в том, что, кроме телика, ни хера нет, знаешь-понимаешь. Я же тебе говорю, все эти их baaris, бля, или как они там их называют, все там как надо, но это не моя тема, понимаешь? Я ж тебе говорю, здесь даже пивка опрокинуть негде, бля. Ни одного паба на сто миль вокруг, только это греба-ная забегаловка на моле. Даже в Муирхаусе был паб! Я понимаю, предместье, но, Вет, в центре-то пабов тыщи. Я подумал, может, мне поехать туда как-нибудь после работы, опрокинуть с Гордоном по паре пива, там, в центре. Всего по паре кружек.

– Ну так поезжай, выпей пива, – отрезала мама, недовольная, что ее отрывают от журнала.

– Ну так я, может, и пойду, может, даже завтра. После работы, ладно?

Я видел как он с довольной улыбкой сел читать газету.

На следующий день после смены, вместо того чтобы поехать домой, папа поехал в центр, чтобы сначала посетить Музей бокса на улице Хенсона и Керка, а потом встретиться с Гордоном в его офисе. Гордон покончил с делами, и они пошли выпивать по барам на Мэйн-стрит и Денвере-стрит. Довольно скоро Гордон решил, что с него хватит, и взял такси до дома, уговаривая отца поступить так же. Но к тому времени старик уже взял на буксир двух ливерпульских парней и собирался зажигать всю ночь.

Центр Йоханнесбурга место скучное, там все функционально и по-деловому: после шести часов улицы вымирают. Гордон всю дорогу твердил, что шататься по улицам после наступления темноты небезопасно, особенно если предположить, что он нарвется на себе подобного. Дядя постоянно рассказывал, какие беззакония творятся в центре по ночам; все твердил о бандах чернокожих рабочих из враждующих племен, которые живут в общагах, а с наступлением темноты выбираются в центр, где неистовствуют, избивая друг друга и всех, кто попадается им на пути. Его увещевания привели лишь к тому, что старик настроился еще более воинственно и агрессивно. Если кому-то нужны проблемы, он их получит. Впоследствии Гордон поведал нам, что говорил ему Джон: