Мэин направилась в комнату прислуги, чтобы послать кого-нибудь за дочерью садовника, но, по счастливой случайности, увидала ее там. Приняв это за счастливое предзнаменование, она повела девушку к себе. Безусловно, доверяя ей, она рассказала о запрещении видеться с Ферохом и попросила у девушки помощи.
Шекуфэ — так зовут дочь садовника — сейчас же выразила полную готовность на все. Мэин сказала:
— Сначала иди к отцу, объясни ему все и попроси, чтобы придумал какой-нибудь способ видеться с Ферохом.
Через четверть часа Шекуфэ, сбегав к отцу, сказала:
— Дела хороши. Отец придумал отличный способ.
— Что такое? — Сердце Мэин затрепетало.
— Отец, — рассказывала Шекуфэ, — сначала, было, задумался, а потом говорит: «А ведь я знаю, что надо делать. Вот что надо, у западной стены сада я поставлю лестницу. Вы можете разок, другой, третий в неделю, ночью на нее влезть да повидаться с Ферохом, — пусть он приходит туда к стене».
Одобрив этот план, Мэин тотчас же написала Фероху письмо.
«Дорогой мой Ферох! Записку твою получила. Если хочешь меня видеть, приходи в два часа после захода солнца к забору сада. Там ты меня найдешь, и переговорим обо всем.
Любящая тебя Мэин».
Она отдала письмо Шекуфэ, разъяснила ей, где будет место встречи и отправила к Фероху. И в ту же ночь Ферох пришел. В конце концов было установлено, что они будут встречаться два раза в неделю у забора и раз в неделю на десять минут в доме садовника. Но эти свидания у садовника сопровождались таким страхом и трепетом, что они не могли как следует насладиться беседой друг с другом. Так продолжалось два года, до этой весенней ночи. Прошло несколько минут молчания. И снова начала говорить Мэин.
— Ах, Ферох, я не знаю, что в конце концов с нами будет? Разве ты не хочешь знать, почему я заставила тебя так долго ждать?.. Я думала скрыть от тебя причину, но вижу, что скрывать ее, пожалуй, будет еще хуже.
Охваченный тревогой, Ферох сказал:
— Говори дорогая, конечно, говори. И, если это даже что-нибудь неприятное, все равно я хочу слушать, потому что твой голос для меня приятней музыки.
С бесконечной грустью Мэин сказала:
— Ферох, Ферох... Эта не так. У меня вести плохие. И хотя я боюсь, что ты будешь беспокоиться, но что делать? Я вынуждена сказать, так как с этим вопросом связано наше с тобой будущее.
Встав на камень у подножия стены, чтобы быть ближе к Мэин, Ферох сказал:
— Что такое, Мэин, в чем дело? Ты пугаешь меня. Дорогая, говори, что случилось, я хочу знать, что тебя так взволновало. Говори скорее, в чем дело!
Мэин сказала:
— Иди сюда ближе, я расскажу тебе все.
— Мэин, — сказал он, — если хочешь успокоить мое сердце, дай мне руку, я поцелую ее и мне станет легче.
Наклонившись, она опустила к нему свои белые руки, и Ферох прижал их к глазам, а потом поцеловал долгим поцелуем.
— Три четверти часа тому назад, — сказала Мэин, — отец позвал меня и сказал такую вещь, что, когда ты услышишь ее, тебе станет больно.
Ферох сказал:
— Нет, нет, дорогая, ничего. Я очень хочу знать, говори скорее!
Мэин продолжала:
— Отец сказал мне: «Я слышал, что ты болтаешь всякие вещи, которых не говорят в твоем возрасте. Например, ты говоришь о своем двоюродном брате Ферохе не так, как девушка должна говорить о брате... так расхваливаешь его... Что это значит?»