– Вы их в течение двух недель не затребовали, – пробубнил Данилыч, – они ушли по автомату на сетевик. С сетевика вам был запрос: в архив или на уничтожение, – вы не ответили. По инструкции неподтвержденная, незатребованная секретка сохраняется только два месяца как безадресная, а потом счищается. Сегодня у нас какое число, товарищ генерал?

– Ты хоть помнишь, что написал? – хмуро спросил генерал Толстой у Илларионова-младшего.

– Смутно, – честно признался тот.

– Будем считать, что написал правильно, – усмехнулся генерал, – иди сдавай дела. А с первого числа – ко мне.

– Чем я буду заниматься? – поинтересовался Илларионов-младший, все еще не веря своему счастью.

– Понятия не имею, – развел руками генерал Толстой, – а если в общих чертах, то исправлять ошибки судьбы.

– Разве это возможно? – удивился Илларионов-младший.

– Только с помощью совершения ошибок еще большего масштаба, – рассмеялся генерал Толстой.

Илларионов-младший почувствовал, как преисполняется симпатией, любовью и восхищением к этому большому, круглому, добродушному, решительно не похожему на генерала КГБ (так тогда называлась их организация) человеку, который к тому же был его крестным отцом. Из памяти вдруг выветрилось, и как однажды ночью генерал предстал перед ним в образе стреляющего на гусеничном ходу крысо-барсука (позже Илларионов-младший узнал, что странный зверь – реальный персонаж новейшего англо-американского фольклора, и имя ему – Таркус), и как он однажды спросил у отца, в самом ли деле генерал Толстой – его крестный. Отец ответил: «Если в смысле определения на крест, то да. Тут его можно уподобить Богу-отцу, а тебя – возлюбленному сыну».

Илларионов-младший немало удивился тому, что теплое чувство симпатии и почти сыновней привязанности к генералу Толстому покинуло его уже в лифте, когда он спускался на свой этаж.

Много позже, находясь в добром расположении духа, угостив Илларионова-младшего коньяком «Хенесси» (другого генерал Толстой не употреблял), он покажет ему выдвигающийся из стены шкафчик с титановыми, снабженными наклейками, цилиндрами аэрозолей: «Симпатия», «Безграничная симпатия», «Доверие», «Откровенность», «Стремление к сотрудничеству», «Подозрением, «Ярость», «Обостренное недоверие, переходящее в ненависть».

– Ты не поверишь, – вздохнет генерал Толстой, – но эти ублюдки срезали финансирование по аэрозолям. Боже мой, какое перспективное направление! Впрочем, я знаю, – добавил задумчиво, – кому уступить некоторые идеи… Есть один корейский парень, он считает себя богом… Что ж, стендовые испытания придется проводить на свой страх и риск. Как ты думаешь, сынок, почему вычислить и поймать маньяка гораздо сложнее, нежели классического, так сказать, преступника?

– Но вы же тогда были не в противогазе, – заметил Илларионов-младший. Он уже проработал некоторое время в отделе генерала Толстого и понимал, что обижаться на генерала за то, что тот использовал его в качестве подопытного кролика для аэрозоли «Симпатия» или «Доверие» смешно, или, как говорил сам генерал, «непродуктивно». Обижаться за это на генерала было все равно что обижаться на лесоруба за то, что тот наступил на травинку, спиливая бензопилой вековое дерево. – Мы с вами дышали одним воздухом в кабинете.