– У кого крепнет? – не понял Илларионов-младший.

– У людей, – удивленно посмотрел на него отец. – У граждан. У кого же еще?

– То есть люди сами себя губят?

– Как бы тебе объяснить, – боль в колене видимо стихла, отец с наслаждением вытянул ногу поверх вытканных на лежащем на полу персидском ковре сабель. Может быть ему казалось, что сабли кололи его колено, но вот он одержал победу и теперь попирает их ногами. – Человечество развивается таким образом, что с отдельными людьми периодически происходит нечто странное. Внешне они вроде бы остаются людьми – едят, пьют, разговаривают, но внутренний их мир довольно существенно отличается от внутреннего мира обычного человека. Во всяком случае, такие вещи, как бездна страдания для миллионов других людей, их не смущают.

– Кто же они – мутанты? – Илларионов-младший подумал, что еще ни разу в своей жизни не встречал человека, стремящегося разрушить государство.

– Боюсь, – вдруг рассмеялся отец, – что не мне отвечать тебе на этот вопрос.

– Тогда кому отвечать? – удивился Илларионов-младший.

– Да тебе самому, – оборвал смех отец. – Сам себе и ответишь.

Илларионов-младший подумал, что отец сошел с ума.

Но он перестал так думать через несколько дней, когда из проезжающей машины (это была первая в жизни, но не последняя машина, из которой в него стреляли, поэтому Илларионов-младший на всю жизнь запомнил сплюснутый фиолетовый – цвета разбавленных школьных чернил – «Москвич-412») высунулась длинная, как шлагбаум между жизнью и смертью, рука с пистолетом.

Илларионов-младший как сейчас помнил: была осень. С самого утра его не покидало ощущение замкнутого пространства, странного какого-то коридора, в который вместилось все сущее: падающие листья и прочитанные книги, томление плоти и мысли о вечном, осеннее чистое небо и черная, покрытая разноцветными листьями земля парка, вдоль ажурной чугунной решетки которого они прогуливались с отцом.

Отец должен был ехать на совещание в Кремль. Илларионов-младший вышел из дома вместе с ним, чтобы он его довез до кинотеатра «Россия». Но отцу позвонили в машину, сообщили, что генеральный перенес совещание на час двадцать. Они решили погулять по парку.

– Если верно, что народы – мысли Бога, – вдруг заметил отец, провожая взглядом спускающийся на дорожку огромный, как парашют без парашютиста, кленовый лист, – то что тогда государства? Наверное, государства – это сны человечества.

Ощущение, что мир – коридор, перевернутый на бок – горизонтальный – колодец, – сгустилось до невозможности. Воздух вокруг начал превращаться в невидимый бетон. Внутри перевернутого колодца жизнь, запаянная в невидимый бетон, замерла. Как в аэродинамической трубе воронкой крутился холодный черный ветер, а по центру ветра летел чернильный сплюснутый «Москвич-412», из окна которого торчала невообразимо длинная рука с пистолетом. Это было совершенно невозможно, но Илларионов-младший увидел летящие в их сторону, напоминающие свернутые в крохотные конусы листья, остроносые пули. Только, в отличие от листьев, пули светились в воздухе. В следующее мгновение что-то обрушилось на него сзади, и перед глазами вдруг оказалась земля. Она отчетливо пахла прорастающими грибами и дымом. Илларионов-младший успел подумать, что так пахнет жизнь и, как ни странно, точно так же пахнет смерть. Чугунная ограда выплюнула в его сторону сноп искр, а дерево позади глухо тренькнуло, как будто это было не дерево, а контрабас, на котором порвалась струна.