– Сама не знаю, – помнится, вздохнула Августа, – почему я столько времени терплю тебя, дед? Ведь я не верю ни одному твоему слову.

– Отвечу, доченька, – весело подмигнул генерал Толстой, ласково подталкивая ее в сторону двери, ведущей в так называемую комнату отдыха, где их ждала огромная двуспальная кровать. – Тайна мира сего – в его беззаконии!

Сердце Августы наполнялось печалью, когда она думала о воистину беззаконной неуязвимости генерала. Однажды, когда короткий сон сморил ее на огромной двуспальной кровати в комнате отдыха, истомленную нечеловеческой силой генерала Толстого (как-то он признался Августе, что когда судьба занесла его в святилище Кибелы на полдороге между городами Сузы и Экбатаны, менее чем за сутки ему пришлось переспать с сорока девятью бесконечно искушенными в этом деле жрицами – такое они ставили условие каждому попавшему к ним в лапы мужчине. Наказание, которому они подвергали несправившихся, было поистине ужасно. Дамы с кинжально-острыми ногтями, татуированными промежностями, серебряными кольцами в неподобающих местах и изумрудами в сосцах были безмерно удивлены, когда он его с честью выполнил. «Ты не поверишь, – рассмеялся генерал, – они уже приготовили специальную стеклянную амфору с кедровым маслом, чтобы, значит, поместить в нее мой фаллос. Эти нимфоманки считали день потерянным, если не отхватывали фаллос какому-нибудь несчастному путнику…»), Августе вновь приснился огромный, как купец в соболиной шубе, черный орел. Она слезно попросила его избавить ее от генерала Толстого. Орел долго молчал, прикрыв черные блестящие глаза белой пленкой, потом широко их открыл, как если бы Августа была дикой гусыней, и он хотел ее по своему орлиному обыкновению загипнотизировать, загнать в воздушный, уносящий в предгорья Гималаев Гольфстрим. «Увы, принцесса, – произнес орел, – он слишком силен. – И после паузы: – Гораздо сильнее меня…»

…Она до сих пор помнила, как смотрел на нее умирающий в больнице от рака легких отец, когда она пришла его навестить. Августа как будто и сейчас носила на прекрасном мельхиоровом лице богини исполненный предсмертной тоски взгляд отца. Он уже почти не мог говорить, но еще мог смотреть, то есть говорить глазами.

– Я не виновата. Я здесь ни при чем, – ответила Августа. Он продолжал на нее смотреть.

– Это неправда, – сказала Августа, – я тебя люблю… – Отец отвернулся к стене.

– Я докажу тебе, – пообещала Августа. Когда она пошла к двери, он опять посмотрел на нее. – Ты хочешь… чтобы она пришла? – удивилась Августа.

Выйдя в больничный коридор, она подумала об изначальной нелогичности мира (жизни и смерти). Генерал Толстой употреблял для характеристики этого явления более точный термин – беззаконие. Но тогда она знать не знала генерала Толстого. Отец, которому осталось жить всего ничего, почему-то хотел увидеть свою бывшую жену, которая всю жизнь его в грош не ставила, обманывала и предавала. Он был умным человеком. Августе нравились его книги. Но он не понимал простой истины: если женщина относится к мужчине как к пустоте, то и его смерть для нее точно такая же пустота. Ну, может быть, пустота, слегка щекочущая нервы. Августа ничего не сказала матери, решив, что пусть уж лучше отец умрет в заблуждении (насчет дочери), чем в очередном унижении (от матери).