Пипер вопросительно глядел на Карла. Тот махнул рукой: продолжайте допрос.

— На что же вы надеялись? — вновь начал пытать Вилчека первый министр.

— Мы получили приказ не сдавать город. Кроме того, этот упрямый Зигмунт Галицкий…

— Кто отдал приказ?

— Король Август.

— Запомните: в Польше уже нет такого короля. Отныне ваш король — Станислав Лещинский. И никто другой. Постарайтесь не упускать из виду этой новой и важной детали в жизни вашей страны. А пока мы именем нашего короля накладываем на город контрибуцию в размере четырехсот тысяч талеров[1]. Деньги должны быть здесь завтра к утру. В противном случае город исчезнет.

— Как это? — удивился Вилчек. — Куда он исчезнет?

— Превратится в дым, а ветер его развеет. Попросту говоря, мы его сожжем.

— Но я не могу себе представить…

— Это, пан бургомистр, делается очень просто.

— У нас нет таких денег. К тому же пожары уже начались.

— Что вы! Разве это настоящие пожары? Сгорело всего несколько домов. Если не соберете до утра денег, вам предстоит увидеть настоящий пожар.

Тут в зал вошел ксендз Шимановский. Бледный, хромающий, он направился напрямик к Карлу, упал перед ним на колени, попытался поцеловать королю руку.

— Может быть, мы виноваты, — забормотал Шимановский, — пусть так. Мы готовы понести наказание. Но то, что делается, ужасно! Солдаты врываются не только в дома, но и в костелы. Они оскверняют святыни!

— Для наших благочестивых евангелических воинов католические костелы никак не святыни, — ответил Карл. — Мы боремся за истинную веру. Но как только будет выплачена контрибуция, я прикажу солдатам вести себя осторожнее.

— Каждый считает свою веру истинной, — смело возразил Шимановский. — И каждый вправе прославлять именно ее. Так, мы не согласны с тем, что проповедуют русские схизматики, и с помощью церковной унии пытаемся обратить их на путь истинный и возвратить в лоно римской церкви.

— Все это меня мало интересует, — сказал король.

— И все же я прошу выслушать меня, — не сдавался ксендз. — Не испытывая симпатии к схизматикам, я все же прошу ваше величество приказать, чтобы не взрывали кладбище при Онуфриевском монастыре, главной святыне русских. Там у них братство и печатня. А на кладбище похоронен их просветитель Иван Федоров Москвитин. Мне только что сообщили, что взорвана его могила.

— Какой просветитель? Какая могила? — удивился Карл.

— Когда-то, очень давно, этот человек печатал здесь русские книги. Схизматики чтят его память. И в осквернении могилы обвинят нас, верных слуг римского престола. Ваши солдаты делают подкоп под монастырь и взрывают могилы вблизи его стен.

— Значит, из монастыря стреляют?

— Нет, просто монахи заперли ворота.

— Это невежливо с их стороны, — мрачно заметил Пипер. — Гостей надо радушно встречать.

— Но ведь разрушение кладбища и монастыря создаст осложнения не только для нас, но и для нового государя Станислава!

Карл задумался. Пожалуй, в словах Шимановского был смысл. Станиславу Лещинскому будет не так просто удержаться на польском троне. И ему вряд ли следует сейчас ссориться с кем-либо из своих новых подданных.