Но видеть мертвого ребенка всегда страшно. Искалеченный младенец. Избитый до смерти малыш, едва начавший ходить. Умерший от истощения ребенок из семьи религиозных фанатиков. Двенадцатилетняя жертва извращенного педофила. Я так и не смогла привыкнуть к насилию над невинными детьми.

Не так давно я участвовала в расследовании жестокого убийства братьев-близнецов. Это дело оказалось одним из самых трудных за все годы моей практики в качестве судебного антрополога. И мне совсем не хотелось снова испытать подобные переживания.

То преступление нам удалось раскрыть. И я почувствовала удовлетворение, словно сделала что-то по-настоящему хорошее, когда фанатика, на руках которого была кровь мальчиков, удалось посадить в тюрьму, чтобы он больше уже не мог творить злодеяний.

Я отогнула крышку и ложкой стала медленно помешивать йогурт.

Образы погибших детей не выходили из головы. Я отчетливо помнила, что чувствовала в тот день в морге, как мысли то и дело возвращались к собственной дочери.

Боже милосердный, почему ты допускаешь существование подобного безумия? И почему те люди, чьи изуродованные тела сейчас лежат внизу, в покойницкой, должны были погибнуть из-за начавшейся между байкерами войны?

«Не впадай в уныние, Бреннан. Лучше разозлись. Рассердись так сильно, как только можешь. А затем призови на помощь свои знания, чтобы помочь прижать этих выродков».

– На том и порешим, – громко сказала я сама себе.

И, проглотив йогурт, решительно направилась вниз.

В помещении перед небольшим кабинетом для вскрытия находился один Шарбонно. Он листал страницы скрепленного пружиной блокнота. Его крупное тело с трудом вмещалось в виниловое кресло по другую сторону стола. Клоделя нигде не было видно.

– Как ее зовут? – спросила я.

– Эмили-Энн Туссен. Она шла на урок танцев.

– Где именно это произошло?

– В Вердене.

Он указал головой на соседнюю комнату:

– Ламанш уже приступил.

Я прошла мимо детектива в кабинет для вскрытия.

Фотограф щелкал камерой, пока патологоанатом вел записи и делал поляроидом резервные копии.

Я наблюдала за тем, как Ламанш, крепко держа камеру, поднимает и опускает ее над телом. Как объектив то приближается, то отдаляется в поисках лучшего ракурса для небольшой расплывшейся капли над одним из пулевых отверстий во лбу девочки. Ламанш нажал на спуск затвора, и из аппарата выскользнул белый прямоугольник. Ламанш вынул его и добавил к остальным, сложенным на столе.

На теле Эмили-Энн присутствовало множество следов, свидетельствующих о яростных попытках спасти ей жизнь. Хотя голова девочки была наполовину забинтована, можно было разглядеть прозрачную трубку, выходящую из черепа и другим концом подсоединенную к монитору, на котором отражалось внутричерепное давление. Эндотрахеальная трубка спускалась по горлу к трахее и пищеводу, чтобы насытить кислородом легкие и воспрепятствовать выходу наружу содержимого желудка. В подключичных, паховых и бедренных сосудах девочки остались катетеры для внутривенного вливания. Круглые белые кусочки пластыря на коже, которыми присоединяли электроды во время электрокардиограммы, все еще оставались на ее груди.