Карстен указал на Могенса пальцем:

– Что это ты так вспотел, коллега? Уж не заболел ли?

– Вспотел?

Могенс торопливо отер лоб и положил на место перфокарту.

– Да ничуть! – сказал он в ответ. – О чем ты, К. К.?

– Не вода же с тебя градом льет.

Могенс помотал головой и, чувствуя спиною взгляд, которым проводил его Карстен, поспешно удалился в свой кабинет.

В кабинете Могенс увидел пачками брошенные на стол бумаги. На самом деле счетоводческой работой должны были заниматься девицы из бухгалтерии, а не он. Его работа была более ответственной – следить за тем, чтобы все сходилось без сучка и задоринки или, по крайней мере, выглядело бы так в глазах налоговой службы. Работа у него была, можно сказать, творческая. Могенс плюхнулся в потертое кресло, которое заскрипело под его тяжестью.

Подумать только! Все планы, которые он так тщательно составлял, рухнули из-за разведенного моста! Кажется, Карстен Камаро как-то подозрительно на него посматривал. Или ему это только померещилось? Могенс задумался, вспомнив, какой злобный взгляд бросил на него бульдог с палубы причаленной яхты. Это было дурное предзнаменование, посланное из преисподней. Но как бы то ни было, а надо продолжать начатое. Если он не осуществит задуманный план, то никогда отсюда не вырвется.

Берлин, Хоэншёнхаузен, 11 июля 1989 года

Хауссер повернул круглую ручку корабельной двери, открывая крышку. Заржавевшие петли отозвались громким скрежетом. Взявшись за ручку обеими руками, он поднял крышку, отвалил ее, и она со стуком упала, повиснув рядом со стенкой ящика. Из ящика пахнуло острым запахом мочи. Бледное, толстое существо, сидевшее по горло в нечистой воде, так и вскинулось ему навстречу. Но цепь, пристегнутая к ошейнику и кожаным манжетам, надежно удерживала его на дне. Хауссер окинул взглядом плотную фигуру заключенного. Перед ним был тридцатилетний мужчина. Его кожа стала прозрачной. Размякнув от многодневного вымачивания, она, казалось, вот-вот начнет слезать клочьями. Черные волосы, покрывавшие спину и ноги, прилипли к телу.

– Выпустите меня, – пролепетал он посинелыми губами.

– Заключенный, назови себя!

Мужчина умоляюще посмотрел на Хауссера:

– Номер сто шестьдесят… Отпустите меня! Вы же меня отпустите?

– С превеликим удовольствием, – ответил Хауссер. – Неужели ты думаешь, мне приятно проводить время в этом подвале?

Мужчина отрицательно замотал головой.

Хауссер извлек из кармана связку ключей. Мужчина как загипнотизированный проследил за ними глазами, затем, насколько это позволяла прикованная к днищу манжета, протянул руку к Хауссеру.

– Но сначала ты должен сказать мне правду.

– Я же… Я же уже все сказал.

Хауссер покачал головой:

– Три месяца ты на допросах врал и врал следователям. Раз за разом они ловили тебя на лжи. Они угощали тебя сигаретами, поили кофе, были с тобой любезны, и тем не менее – а может быть, как раз поэтому – ты предпочитал врать. Потому они и передали тебя мне.

– Но я ни в чем не виновен. Я даже не знаю, в чем меня обвиняют. Они мне ничего не объяснили.

– Ты сам лучше всех знаешь, в чем виноват. Мы не обязаны это тебе объяснять. Но вместо раскаяния и признания ты решил лгать. Посмотри на себя и подумай, чего ты этим добился.