— Правда, не Тальони, — снисходительно шепнул Юрасовский, — но школа есть. И притом отменной красоты.

Фон Краббе только восхищенно кивнул головой, с удовольствием глядя на полные, розовые ноги актрисы и на ее голубой развевающийся тюник.

«Алмазный диадем», о котором говорила Петушкову толстушка, ярко горел и, подчеркивая черные, уложенные в горку волосы Нюшеньки, выгодно оттенял ее белый высокий лоб.

Перебегая несколько раз через сцену, Нюшенька быстро и пронзительно заглядывала в зал, и Петушкову каждый раз казалось, что девушка смотрела на него. Впрочем, это казалось не одному подпоручику. Только апатичный и холодный Голицын да удивленный непонятной беготней голых девок рассерженный Hyp-эфенди не заметили этого. Остальным же, каждому из сидящих здесь мужчин, казалось, что эти смеющиеся уста и огромные голубые очи жили и смеялись только для него одного. Когда затихли звуки музыки, сочиненной господином Шольцем, и артисты, кланяясь и улыбаясь, спрятались за кулисы, Петушков, дергая за сюртук Небольсина, сказал:

— Видал, брат, какая Психея? Ах, чудная, чудная женщина! — И, не отводя от сцены восторженных глаз, с деловым и расчетливым видом шепнул: — А теперь к чулану! Через пять минут одевание корифеек.

Мнения разделились. В зале, в буфете и в ковровых комнатах шли споры, похвалы и полное отрицание талантов балерины. Дамы сошлись на последнем.

— Какая же это ахтерка? Просто обыкновенная смазливая дворовая девка, даже не из слишком хорошего дома. Без манер, без грации. Ее дансы и прыжки не делают никакого влияния на мои чувствия, — разводя в недоумении руками, говорила майорша.

Ее кавалер, сухонький старичок в дворянской фуражке, робко и шепелявя возразил:

— Не правы-с, милейшая Авдотья Сергеевна, извините, не правы-с! У Нюшеньки окромя настоящей красоты есть и поворот головы, и законченная легкость движения, и…

— Да бо-ж-еж мой… разве это танцы? Выбежали себе мужики с девками так, словно у себя на лугу хоровод водят… потолкались, попрыгали и в кусты. Но при чем pas de deux? При чем балет и французский учитель? Назови этот танец казачком, и все будет понятно, — удивленно поднимая плечи и победно оглядывая всех, нарочито громко говорила полковница Юрасовская.

— Совершенная правда, матушка моя, вот уж истинная правда! Хороша девка, спору нет, да ведь и козла наряди в шелка да алмазы, и тот за красавца сойдет! А что насчет танцев, так вот в роте у моего мужа маркитантка как заведет гулянки с солдатней, так, ей-богу, почище Нюшки пляшет, — вмешалась в разговор худая, с лошадиным лицом женщина в плохо сшитом платье, жена капитана Сковороды, о которой говорили, что она и мужа, и его солдат с одинаковым упорством и ловкостью хлещет по щекам.

— А я бы присудил полное торжество этой изумительной красавице. При лучшем учителе и в другом положении она была бы и лучшей танцовщицей. Способности у нее есть, а внешних качеств природа отпустила ей вседовольно! — упорствовал старик.

Толстая и величественная майорша стремительно повернулась в сторону говорившего и, обдавая его холодным и недружелюбным взглядом, подчеркнуто громко сказала: