— Нет, — перебил его Ермолов, — о другом я спрашиваю тебя, Александр Сергеевич. О какой-такой поножовщине ты говорил ему, которая должна была охватить в декабре Петербург? Я чаю, о восстании Трубецкого и тайном обществе была речь?

— О них, — помолчав, не сразу ответил Грибоедов. — А что? Напугал я этим разговором Реброва?

— Напугал, но дело не в нем. Ребров — мой друг и твой почитатель. Он ни слова не скажет никому о твоих суждениях, но ведомо ли тебе, сочинитель и дипломат, что восстание сие провалилось и в Петербурге идут аресты даже тех, кто хоть в крайней малости был причастен к оному?

— Ведомо, — коротко сказал Грибоедов.

— А по военному обычаю, коли командиру известны действия противной стороны, то обязан он, коли не слеп и не глуп, принять все нужные меры и средствия к обороне и наступлению. Разумеешь, об чем говорю? — тихо спросил генерал.

— Вполне, Алексей Петрович! — так же тихо сказал Грибоедов.

— Прими, Александр Сергеевич, все надлежащие и скорые меры, дабы ничего осудительного для тебя и близких тебе по сему делу лиц не было.

— Уже принял! — коротко сказал Грибоедов. По его встревоженному лицу пробежала тень. — Все могущие быть уликами бумаги лежат в особом пакете и в любую минуту будут сожжены.

— Лучше уничтожить их теперь же. Пишет мне из столицы один мой стародавний друг, что внимание следственной комиссии по делу 14 декабря направлено и на Кавказ. — Ермолов помолчал и затем еще тише сказал: — Там ведом и твой приезд в Киев. Подумай о том, ежели и тебя коснутся подозрения нового царя.

— Я уже приготовлен ко всему, Алексей Петрович, благодетель и истинный мой друг и покровитель!

— Аресты идут по обеим армиям, не сегодня-завтра они дойдут и до нашего корпуса. Изничтожь свой пакет теперь же, сожги все, что опасно, и помни: знать ничего не знаю, ведать не ведаю. Это спасло на Руси сотни хороших людей, — закончил Ермолов.

В сенях послышался шум. Вошли адъютант Воейков и начальник артиллерии полковник Мищенко, сопровождаемые казачьим урядником, несшим огромный бочонок с вином.

— Червленцы вам, Алексей Петрович, прошлогоднего урожая чихирь шлют, — улыбаясь, сказал Мищенко.

— Так точно, ваше высокопревосходительство! Старики просят не побрезговать их малым подарением и на здоровье попить родительского чихирьку! — ставя на стол бочонок, сказал урядник.

— Спасибо, Евстигнеич! Поблагодари стариков за память. Скажи, буду пить с особым удовольствием, — поднимаясь с места, оказал генерал.

— И там ишо кабанца привез. Казаки его надысь возле Терека в камышах подстрелили. Опять же дудаков копченых десятка два да шамаи вяленой вашей милости, Алексей Петрович, бабы прислали. Кушайте на здоровье! — кланяясь в пояс и совсем уже по-станичному продолжал урядник.

— Скажи бабам и казакам спасибо. Коли б не вы, червленцы, совсем погиб бы с голоду, — похлопывая по плечу улыбавшегося урядника, пошутил Ермолов.

— От души, от сердца шлют, ваше высокопревосходительство! Не обессудьте на угощение! — снова становясь «смирно», сказал урядник.

Он вышел.

— Хороший народ эти гребенцы! — глядя ему вслед, сказал Мищенко. — Я намедни ночевал у Сехиных, так чуть не умер от их угощения. Одного чихирю полтора ведра выпили!