Ермолов оживился. По его сумрачному лицу пробежало радостное волнение.

Коляска уже проскакала мимо стоявшего с поднятой рукой человека.

— Стой!! — закричал Ермолов, и кучер на ходу осадил коней. Рессоры заскрипели, пыль клубами взвилась из-под колес. Офицеры, остановив коней, с недоумением глядели на преобразившееся, ожившее, радостное лицо Ермолова.

— Елохин! — звонко закричал он, полувысовываясь из коляски.

— Так точно, ваше высокопревосходительство! Проститься пришел, Алексей Петрович. Оба мы старые, кто знает…

— И давно стоишь, товарищ? — все так же весело спросил Ермолов.

— С семи утра, Алексей Петрович!

— А сейчас десять… ах ты, старый плут, ну давай расцелуемся, — вылезая из коляски, сказал Ермолов.

Они обнялись. Мадатов снял с головы фуражку и отвернулся. У Шимановского навернулись слезы. Вельяминов молча и грустно смотрел на прощание двух старых, храбрых и честных солдат, провоевавших не один десяток лет.

— Рад, Елохин, рад, мой старый товарищ, что не забыл своего генерала, — глядя в глаза Саньке, сказал Ермолов.

— Нехай убьет того гром, кто забудет вас, Алексей Петрович, — ответил унтер.

— А таких много, Санька… Многие забыли, — с горечью сказал Ермолов.

— Россия не забудет Ермолова!

Лицо старого генерала дрогнуло. Он что-то хотел сказать, но вместо слов по его щеке медленно скатилась слеза.

— Золотые слова, Елохин! Именно, народ и Россия никогда не забудут Ермолова! — с жаром воскликнул Мадатов.

Все молчали, охваченные чувством уважения и глубокого почтения к этому простому, с полуседыми баками человеку, так просто и точно определившему то, что думали, но не умели выразить они сами.

Ермолов с облегчением вздохнул. Тяжесть от измены облагодетельствованных им людей, горечь и обида отставки — все мгновенно ушло.

— Спасибо, Елохин. Дай тебе бог, старый товарищ! — И, еще раз обняв Саньку, Ермолов пошел к коляске.

Колеса уже стучали где-то вдали, пыль оседала на дороге, ни коляски, ни конных уже не было видно, а старый солдат все стоял и смотрел вдаль.

Комендант крепости и Владикавказа генерал Тутолмин любил и чтил Ермолова. Он выехал ему навстречу и возле укрепления Ларс с воинскими почестями встретил опального генерала.

Ермолов держался свободно и просто. Он был немногословен, спокоен и, сославшись на усталость, отказался от встречи с представителями местного общества и офицерами гарнизона.

— К чему это? Чтобы неповинные люди стали мишенью для ярости Паскевича? — пожав плечами, сказал он. — Приготовь лучше, Амос Андреевич, оказию так, чтобы уже рано утром я смог выехать в Екатериноградскую.

— Хорошо! — тихо сказал Тутолмин, понимая, как тяжело и трудно было Ермолову выговорить эти слова.

Оказия отходила из города в восемь часов.

Ермолов проснулся рано. Было около шести, спать не хотелось. Он шумно завозился на кровати, тяжело вздыхая и отдуваясь.

— Не спите, Алексей Петрович, можно войти? — услышал он голос коменданта.

— Какой уж тут сон! Входи, Амос Андреич, — махнул рукой Ермолов. — А что ты сам так рано проснулся?

Тутолмин вошел. Лицо его было встревожено. Он с растерянным видом держал в руке какую-то бумагу.