Когда ночь подошла к концу, они все еще не могли оторваться друг от друга. Спустя неделю они уже встречались в его квартире. А через месяц Бруно стал полноправным членом их молодежной компании, и даже Джо, брат Лиллиан, считал, что он «молодчага».

И вот сейчас Клара стоит у резной дубовой двери отцовского кабинета, прислушиваясь к низким раскатам его баритона, громыхающего, как замедляющий ход поезд. Мать всхлипывает и жалуется. Они о чем-то сердито спорят. Нет, они не ссорятся. Они говорят о Кларе, недовольные тем, что впервые в жизни она осмелилась их ослушаться.

Она, словно защищаясь, положила руку на живот и заморгала, прогоняя слезы. Праздник в честь помолвки должен состояться завтра вечером; фотограф, повар, важные друзья родителей уже выбраны и приглашены. Ричард Гэллагер, папин компаньон, позвал дюжину гостей, желая похвастаться тем, какая невеста досталась его сыну. Приглашения были разосланы десять дней назад, и всего несколько визиток вернулись с отказом. Джеймс Гэллагер, будущий жених Клары, отправил ювелиру кольцо покойной матери с двухкаратным бриллиантом, велев присовокупить к нему еще четыре камня. Рут купила Кларе платье и наняла парикмахера, чтобы он уложил ей волосы. Казалось, все устроилось наилучшим образом. Гости думают, что их пригласили на празднование годовщины свадьбы Рут и Генри, но перед ужином им преподнесут сюрприз: новость о помолвке Джеймса и Клары.

Вдруг она почувствовала запах гнилых яиц, исходивший от застоявшейся воды в вазе на вишневом приставном столике. Горло сдавил спазм. Она отошла от двери и зажала рот и нос рукой, едва сдерживая рвоту. Если она еще долго будет стоять в коридоре, репетируя свою речь, то упадет в обморок. Или ее вырвет. Сейчас или никогда.

Она постучала в дверь кабинета.

— В чем дело? — прогремел отец.

— Это я, — сдавленным голосом ответила Клара. Она тихонько кашлянула и продолжила: — Я, Клара. Можно мне войти?

— Входи! — рявкнул отец.

Клара положила руку на дверную ручку и стала поворачивать ее, но заметила, что второй рукой прикрывает живот. Кровь бросилась ей в лицо, и она опустила руки по швам. Она прекрасно знала, что мать внимательно за ней следит: измеряет взглядом раздавшуюся талию, подмечает разыгравшийся по утрам аппетит, подсчитывает испачканные кровью матерчатые прокладки под раковиной в ванной. Если бы Клара вошла в кабинет, положив руку на живот, она бы сразу поняла, что ее худшие опасения оправдались.

Клара сделала глубокий вдох и открыла дверь.

Мать сидела на розовой козетке рядом с кирпичным камином, обмахиваясь цветистым веером. Одну ногу она закинула на обитый стул. Каштановые волосы, как обычно, были уложены свободным узлом на затылке в стиле «девушек Гибсона». Клара удивилась, увидев, что ее длинная пышная юбка задралась, обнажив бледные лодыжки над зашнурованными туфлями с острым мыском. Мать говорила, что руки и ноги у приличной женщины всегда должны быть прикрыты, что бы ни случилось. «Наверное, она сильно расстроена», — подумала Клара.

Сложно сказать, в какой момент это началось, но постепенно Клара прониклась презрением к ее викторианским платьям, старомодным прическам, кольцам и брошам-камеям. Вычурные манеры и устаревшие выражения матери казались ей лицемерными. Девушку передергивало, когда она слышала в коридоре шелест ее многослойных юбок и стук каблуков.