И знай сует мне деньги. По какой же цене, думаю, рассчитал меня товарищ начальник? За тот ужин больше семи рублей никак взять нельзя.

— Ничего не знаю, мое дело маленькое. Приказали вручить деньги и расписку отобрать. А что касается того, дорого или дешево, это начальнику виднее.

Взглянул я на хозяйку и говорю ей:

— Помогай, помогай, старая. Что мне с деньгами делать? Брать или отказываться?

А она сидит, как наседка на яйцах. Обозлило это меня. Вот, думаю, где не нужно, так ты суешь свой нос, а где нужно дельный совет дать, так молчишь, словно замшелый пень.

— Бери, — говорит, — Степан, бери. Деньги в доме никогда лишними не бывают. Начальник человек строгий. Нагрянет, стыдить, строжить начнет. Бери, бери, Степан. Казна лишнего не переплатит…

Взял я карандаш, чтобы расписаться, а как подписывать свою фамилию — забыл. Сорок пять лет подписывал, а тут вдруг — на тебе, забыл. Забыл, да и все тут. Ведь бывают же такие диковинные случаи. Держу карандаш, а у самого руки дрожат, и глаза чернота застилает. И скажу откровенно, чего тут греха таить, никогда так натужно не ходила моя рука по бумаге, как в то ласковое мартовское утро. Так натужно, что даже вспотел я, так упарился, как будто не одну сажень дров переколол.

А вы говорите — шуба. Нелегко далась мне и лисья шуба. Сам начальник отряда, майор Стрешнев, вручал мне ее.

— Носи, — говорит, — на доброе здоровье, Степан Тимофеевич. Носи и старые кости грей. А главное — здоровье береги. Оно еще может пригодиться карельской земле.

Ну, я, как это водится в таких случаях, речь в три слова произнес. Обещал носить эту шубу да товарища министра обороны добрым словом вспоминать. Но слово-то я дал и товарища Стрешнева чту, как хорошего пограничника, а вот шубу ту, лисью, надеваю редко.

И не потому я не ношу ее, что уж больно знатна, начетиста, богата она, хотя это тоже верно, или носить я ее не умею. Нет. Я человек не робкий, и с моих плеч любая одежина не свалится. Но скажу откровенно, как на духу, нравится мне больше глядеть на шубу, как на хорошую старую картину, нежели носить ее. Расспросов меньше, и шуба продержится дольше.

1938 г.

Красивый вороной конь, с большими темно-синими, как кубанские сливы, глазами и капризной тонкой мордой, едва завидев нас, отошел от набитой душистым сеном кормушки, высоко задрал голову, с крохотной белой звездочкой на лбу, и запрядал ушами.

Занятые осмотром конюшни, мы долго не подходили к вороному. Тогда он, чтобы напомнить о себе, сердито заржал и беспокойно заходил по стойлу, выдавая нетерпение и досаду. Он уже не просил, а требовал, чтобы начальник непременно подошел к нему.

— Ездите, что ли, вы, товарищ Споткай, на нем? Почему он так неравнодушен к вам? — спросил я начальника заставы.

— А, Жучок! Умен, плут! Сейчас, как видите, он узнал меня, а на днях с ним вышла забавная история…

Мы подошли к Жучку. Жеребец притих, положил красивую морду на плечо начальника и, как собака, стал тереться о плечо. Споткай легонько потрепал вороного по шее и тут же рассказал эпизод, в котором отличился Жучок.