– Он говорит, что тогда ты умрешь, – тихо сказал Федор. – Поклонись, князь, мы отмолим твой грех.

– Нет! – вдруг громко выкрикнул Михаил и, сорвав с себя корзно, сунул его Борису. – Возьми славу мира, внук, я возжаждал славы небесной.

– Кара-гулмус! – Шаман упер палец в князя. – Кара-гулмус!..

Из-за его спины появились обнаженные по пояс помощники с длинными жертвенными ножами в руках. Свита испуганно подалась назад, и только боярин Федор не оставил своего князя в смертный час, разделив его участь.

– Мужи достойные, но смерть им была предначертана свыше, – равнодушно отметил Бату, когда ему доложили о казни Михаила Черниговского и его боярина Федора.

В кровавый тот день Чогдара в Сарае не было: Бату послал его на юг, к Сартаку, который отвечал за зимовку скота в Кубанских степях. Вернулся он спустя часа два после бессмысленной и, главное, совсем не по адресу исполненной казни, когда русским только-только отдали истерзанные тела князя и боярина, а кровь еще не всосал мокрый истоптанный снег. Поспешно порасспросив свидетелей о происшедшем, Чогдар прошел прямо к Бату.

– Я казнил предателя, как того требуют законы Чингиса.

Чогдар хмуро молчал: ему не по душе была эта показная никчемная жестокость. Впрочем, и хан испытывал нечто вроде угрызений. Досаду совести, если так можно выразиться. Она скреблась внутри, и Бату, не спросив ни о Сартаке, ни о зимовке, начал подробно рассказывать о казни, за которой лично наблюдал из дворца.

– Мы вновь напомнили о своей суровости, и правильно сделали. И толпа поддержала нас: голову князю отрубил русский доброволец именем Доман. Такое рвение достойно награды.

Чогдар склонил голову, по-прежнему пребывая в отрицающем безмолвии. Бату недовольно пробурчал:

– Вижу, но не понимаю. Объясни.

– Моя обязанность – говорить правду. Если я неправильно понимаю свою обязанность, повели мне удалиться.

– Я слушаю.

– Кровавый скакун спотыкается чаще рабочей лошади, это понятно. Непонятно, как он умудрился споткнуться на ровной дороге.

– Мне нужна ясность! – зло выкрикнул Бату. – Я не желаю распутывать твои заячьи петли.

– Судя по первым словам, ты доволен казнью Михаила Черниговского. Но есть человек, который возрадуется больше тебя.

– Кто?

– Гуюк, мой хан. Этот подарок ему куда дороже белокурой Гражины.

Бату недовольно засопел: Чогдар нащупал его досаду, которая, правда, несколько запоздало возникла в его душе.

– В то время как Гуюк всячески заигрывает с православными, ты начал их прилюдно казнить.

– Православные не посылают своих представителей на католические соборы!

– Не слышал, что князь Михаил принял католичество.

– Он сделал бы это завтра!

– Вот завтра его и следовало казнить.

– Замолчи, раб!.. – рявкнул Бату.

Наступило тягостное молчание. Хан раскраснелся от гнева, но от гнева на самого себя, а не на своего советника. Досада превратилась в саднящую занозу, а Чогдар вгонял ее еще глубже в его душу.

– Я не собирался этого делать, но повздорил с Баракчин, – проворчал наконец Бату. – Она соскучилась по внуку, а я не могу отозвать Сартака с зимовий по капризу женщины. Как там мой внук Улакчи?