Некогда дом в Большом Гнездниковском принадлежал богатой невесте, которая вышла замуж за музыканта, и устраивали они в особняке вечера, на которых бывали композиторы и писатели. Но прошли те времена, и наследники – черт знает из каких соображений – продали дом полицейскому ведомству. Здесь устроились службы сыска – уголовного и политического, иначе именуемого охранкой, и тосковали лепные амуры под потолком, что больше не внимают музицированию хозяина и его гостей, а слышат речи казенные, порою матерные, но в любом случае от музыки далекие. Портреты царя Николая взирали со стен кабинетов, шелестели страницы секретных досье, но в феврале 1917-го всему этому пришел конец. Портреты сбросили, архивы разгромила и частично уничтожила толпа, наводнившая особняк, и вообще настало время всеобщей свободы, а при свободе, разумеется, никакая полиция не нужна.

«Отречемся от ста-а-рого ми-и-и-ра!»

Отреклись. И как-то незаметно вдруг стало ясно, что гражданин, получивший полную свободу, в том числе и от законов, быстро наглеет, звереет – словом, без охраны порядка нельзя никак. А уж кто этим занимается – полиция, милиция, – в принципе, не столь важно.

Терентий Иванович Филимонов принадлежал к старой гвардии московского сыска. Было бы преувеличением сказать, что он без малейших колебаний перешел на службу в советский угрозыск. Но он был человеком, который превыше всего ставил дело, и имел определенные заслуги, потому его ценили – и те, которые хорошо понимали его значение и мирились с ним, и другие, предпочитавшие без него обойтись. Опалину Терентий Иванович спуску не давал, и Иван не то чтобы трепетал перед ним, но, в общем, чувствовал себя в его присутствии не слишком уверенно. А общаться им приходилось постоянно, потому что Филимонов был его начальником.

При Советах Терентий Иванович ухитрился занять в особняке свой прежний кабинет, небольшой, но зато отдельный. Кабинет этот был некогда дамским будуаром, от тех времен остались в нем изящная люстра и обилие лепных амурчиков под потолком. Они почтительно поглядывали на строгого седого господина, очень прямо сидящего за столом, и кисло – на портрет Ленина за его спиной. Несколько лет назад за Филимонова крепко взялся товарищ в кожанке, который не расставался с портретом Троцкого и даже бородку стриг под него. Товарищ упорно копал под Терентия Ивановича, лелея мечту влезть в его отдельный кабинет и повесить портрет нового властителя России взамен старого, но что-то не срослось. Троцкий полетел кубарем, а товарищ, пропьянствовав три дня, вернулся на работу и первым делом выкинул портрет недавнего кумира, но это ему не помогло: вскоре соперника Филимонова услали на повышение куда-то к черту на рога, чуть ли не на Шпицберген. А Терентий Иванович остался.

Опалин постучал в дверь и, услышав изнутри короткое повелительное «Войдите», переступил порог. Он считал себя взрослым и вполне состоявшимся человеком, но всякий раз, когда приходилось беседовать с Филимоновым, ощущал себя школьником.

– Терентий Иванович, ко мне приходила свидетельница… По делу Колоскова. Дала показания… я решил, что это может быть интересно…