Но горло схватило спазмом, язык заиндевел, и все, что он мог, — это открывать и закрывать рот. Глупо, бесполезно, смешно.

— Зачем ты живешь? — повторил двойник. — Какая от тебя польза?

— Я животное гадливое, — ухмыльнулся-таки Мунлайт, хотя внутри все тряслось, как осина на ветру, — я почву унавоживаю.

— Зачем? — как заведенный повторил прозрачный дубликат.

И он вдруг почувствовал, что впадает в ступор. С одной стороны, хотелось ответить, причем смачно, чтоб заткнуть свою тень раз и навсегда, с другой — отвечать было бесполезно. Прозрачная дрянь спрашивала не для того, чтобы получить ответ. Ей было плевать на все ответы, она просто спрашивала Муна его же голосом, улыбаясь ему его же улыбкой в его же подковообразную бороденку. Вопрос был задан не для ответа кому-то, а для ответа себе. А себе ему ответить было нечего.

— Зачем? — снова произнес дубликат.

Голос его потерял Мунлайтовы интонации, стал механическим.

— Зачем?

— Иди к черту, — попытался отмахнуться Мун.

— Зачем?

— Отвянь!

— Зачем?

— Что зачем?

— В чем смысл твоего существования? — легко согласился уточнить прозрачный силуэт с его чертами лица.

— А твоего? — попытался перевести тему Мунлайт.

— Зачем? — Голос двойника потерял остатки человеческих ноток.

Мун сплюнул на пол и сел на койку.

— Зачем?

Он плотно заткнул ладонями уши, надеясь не услышать больше голос своей неудачной копии. Но голос проникал везде. Он существовал, кажется, сам по себе, и чтобы втиснуться в мозг, ему не нужны были органы слуха.

— Зачем тебе жить? — возникло в мозгу.

Мун грохнулся на койку лицом вниз, схватил подушку и закрыл ею голову и уши, чтобы только оградить себя от кальки сталкера Мунлайта, порожденной Зоной. Вопреки надеждам голос не пропал, он только хихикнул по-муновски гнусно и добавил:

— Ты не должен жить…

…Мунлайт дернулся и подскочил на койке. Заскорузлое, пропахшее временем и несколькими историческими эпохами одеяло сползло и валялось теперь на полу. Сердце долбилось с неимоверной частотой.

Мун чертыхнулся и сел, потирая виски. Прозрачного двойника он больше не видел с тех самых пор, как они с Рыжиком ходили на припять-кабана. Вживую не видел. Зато эта штука взяла моду приходить во сне. Сперва просто молча скалилась и смотрела, будто изучала. А в последнее время тень, как окрестил ее для себя Мунлайт, заимела привычку разговаривать.

При этом сны выглядели настолько ярко, что казались реальностью. Жуткой, пугающей. И он просыпался в холодном поту с зашкаливающим сердцем, долго пытаясь сообразить, где он и что произошло. А окончательно придя в себя, оставался с абсолютно испорченным настроением, тихо ругался и тер виски, словно пытаясь выдавить из головы прилипчивое видение.

Но тень была постоянна в своей навязчивости. И отшутиться или довести ее до исступления не выходило. Оставалось шутить над собой.

— «Персенчика», что ли, у Айболита попросить?

Хотя откуда у эскулапа «Персен»? Скорее, слабительного даст от врожденной вредности. При ближайшем знакомстве тихий доктор с седым ежиком коротко стриженных волос и ветеринарным образованием оказался не таким уж тихим. Язва в нем сидела еще та. В тихом омуте черти водятся. Народ говорит. А народ зря не скажет.