— Засиделся, знаете, в комнате. А может, от папирос отвык. Что-то голова заболела.

— А вы станьте у окна, — предложил Анч.

— Верно. А какое сегодня роскошное море и горячее солнце! Люблю я наше южное море. Особенно летом.

Профессору хотелось поболтать. Он рассказывал Анчу свою биографию, вспоминал детские годы, проведенные на этом острове, когда здесь было всего семь или восемь домишек да одна или две исправные шаланды. Рыбаки отправлялись в море больше на каюках или ходили с острогой в руках по мели и выискивали в прозрачной воде камбалу. В домиках царила величайшая нищета, хотя в бухте было много рыбы, а на острове — птицы. Доставлять рыбу в город было нелегко, приходилось отдавать все за полцены скупщикам. Мальчику посчастливилось: когда ему было лет двенадцать, его забрал к себе дальний родственник, моряк, и отдал в школу. Учился он очень хорошо. Удалось получить высшее образование. Но таких, как он, были единицы. Совсем другое дело теперь.

Анч молча слушал и поглядывал на свои часы. Уже прошло двадцать пять минут, но никаких признаков действия трифенилометрина он не замечал. Неужели у этого человека такой могучий организм? У фотографа на лбу выступил пот. От нервного напряжения заболела голова.

Профессор продолжал рассказывать, как революция застала его в университете, как он принимал участие в гражданской войне, правда небольшое — командовал санитарным отрядом. В университете заинтересовался биологией и химией, а после войны его увлекла геология, и он стал геохимиком. Рассказывал о своих первых научных работах.

Анч почувствовал внутреннюю дрожь. «Это же невозможно!» — хотел он сказать громко самому себе, но приобретенная в течение многих лет выдержка помогла ему остаться внешне совершенно невозмутимым. «Неужели папироса с отметкой осталась в портсигаре?» Он вынул из кармана портсигар, взял из него последнюю папиросу и, притворяясь, что слушает профессора, внимательно осмотрел ее мундштук. На мундштуке последней папиросы не было никакой отметки карандашом. Это была папироса без трифенилометрина. Стало быть, с трифенилометрином выкурил он сам?

Профессору пришлось неожиданно остановиться. Его слушатель внезапно вскочил, бросился к двери, оставил ее открытой и вихрем помчался по выселку, направляясь к дому Ковальчука.

Андрей Гордеевич удивленно смотрел ему вслед. Потом подошел к столу, надел очки, сел в кресло и проговорил:

— Не ожидал, что он так экспансивен.

Выбежав за выселок, Анч остановился, взглянул на часы и пошел медленнее. Он опомнился. Прошел почти час, и за это время трифенилометрин уже подействовал бы, если бы папироса действительно была отравлена. Он снова проверил портсигар. Там лежала папироса без пометки. Значит, отравленную папиросу выкурил либо он, либо профессор. Нет, здесь какая-то ошибка! Мозг его напряженно работал, пытаясь разгадать, что произошло. Неужели он сунул ту папиросу куда-нибудь в другое место? Чёрт знает, к кому она может попасть! Необходимо скорее добраться до инспекторского дома и проверить, куда он девал ее!