— Что делают дети в Госдуме? — спросил я ее.

— Дети работают, — ответила она.

И она пошла с нами в наполненную цветами столовую Госдумы. И пила водку и шампанское, и нагло глядела на меня, как будто хотела меня съесть. По-моему, она родилась в 1979 году. Наташка работала в аптеке Леши Митрофанова, туда ее устроил папа-дантист. Получала она копейки, платил ей из своего кармана сам Митрофанов, но зато ежедневно видела знаменитых людей. У Наташки были изумительные черные глаза, вечное очарование ребенка, узкие плечики, полностью отсутствовала грудь. Она была вызывающе манерной, с широким носиком и пухлым ртом-цветком. Она на глазах росла и, начав с того, что была ниже меня, последний раз приехала ко мне домой с наркоманом-приятелем уже выше меня. Ее физиономия балансировала на грани очарования и уродства. Она одновременно напоминала и неандертальского мальчика (работы профессора Герасимова, из школьного учебника), и декадентский персонаж — девочку полусвета, а то и обиженного ребенка. Есть фотография, сделанная в ночном клубе «Титаник» — там очень красивый, полуседой я с измученным лицом и обиженная мною (она много пила в ту ночь, я на нее накричал!) девочка Наташа. Красивая пара. У Наташи была отличная холодная мраморная попа, она в некоторой степени компенсировала отсутствие сисек. Но, к несчастью, у нее был брат-гинеколог. Брат так запугал сестру инфекциями, что ее секс граничил с паникой.

Впрочем, вначале мы просто свалились друг на друга в моем туалете в сентябре 1997 года. И у нас лихорадочно пошел развиваться отличный, красивый, развратный роман. Она была модная, экстравагантно одевавшаяся вертлявая девчонка. Говорила смешные и похабные вещи, была наблюдательна, высмеивала и презирала депутатов, мне с ней было весело. На улицах на нас оглядывались. Но в конце ноября вернулась Лиза, очевидно прогорев в любви. Пришла, поставила наш диск Эдит Пиаф, села ко мне на колени. И как результат — я оттолкнул девушку Наташку. Подло. Она пыталась покончить с собой, отравилась, похудела на десять кило, с ней всю зиму кто-то должен был находиться в комнате, одну ее не оставляли, ей было 18 лет, что вы хотите, в этом возрасте очень больно. В конце марта Лиза подло оттолкнула меня.

Я не мог заниматься только их сиськами и письками. У меня на плечах был груз партии. Приезжая к Лизе, в квартиру, зависшую над Олимпийским, рядом с этой мрачной тарелкой над мечетью, я брал с собой работу. Она вставала поздно, я вставал рано и, разложив перед собой почту, ее доставляли из штаба мальчишки, до боли в пальцах писал — занимался партстроительством. Бывало по 12 или 15 писем в день. Я вылавливал человеков в море человеческом, во всех 89 регионах, далеких и близких. В середине дня приезжал охранник, мы отправлялись в штаб, по делам в городе, ко мне, если у меня были назначены встречи. Я не всегда возвращался в квартиру на Олимпийском — караулить Лизочку. Когда наконец возвращался, то находил в холодильнике остатки дорогой пахучей еды, множество пустых бутылок из-под сухого вина, которое она любила, и бутылки из-под коньяка, который она не выносила.