— Таинственное убийство на Агарянской улице! Новые подвиги Кузьмы Крючкова! Воскресение генерала Половцева! Прорицательница Тэб говорит… Покупайте «Астраханский вестник»!

Илья оглянулся: это его брат Вовка, босой, в расстегнутой косоворотке, мчался по краю тротуара с пачкой газет в руках. Словно запущенное ядро.

— Илья, купи газету! — завопил Вовка, разглядывая второпях Верочкин профиль. — Убийство на Агарянской!..

Илья с ужасом посмотрел на Вовкины грязные ноги, на его выцветшую рубаху, перешедшую к нему с плеч одного из четырех братьев — Алексея, и, овладев собой, грозясь глазами из-под насупленных бровей, сказал:

— Проходи, мальчик, ты обознался.

— А вот и не обознался! — крикнул Вовка, вполне оценивший, впрочем, положение Ильи. — Я тебе оставлю один номер, дома заплатишь! — И побежал прочь, сознавая, что хватил через край. Он самый маленький в семье, а братья горячие и при случае дают волю рукам.

Какой негодяй! — думал Илья, шествуя рядом с Верочкой и опасаясь заглянуть ей в лицо. Погоди же!

Но Верочка потянула его к зданию кинематографа. Пока они усаживались, в зале погас свет и замелькали кадры. Вера Холодная и Мозжухин, немая лента, сказка любви дорогой или что-то в этом роде, как возвещено было на афишах. И эта немая лента растопила, рассеяла негодование Ильи. Он любил своих братьев, хотя никогда и никому не сказал бы об этом. Он любил их, а Санька, второй по старшинству, прозвал его «теткиным сыном», и эта кличка пошла гулять среди мальчишек. Но разве он виноват, что отец в солдатах, семья бедная, а мать решила во что бы то ни стало учить детей, хотя средств нет, и два года назад тетка взяла его на воспитание, увезла в Саратов — чужой, неприютный город, и только теперь, поступив в Казанский университет, он мог избавиться от опеки! Разве он забыл братьев и мать и не привязан сердцем к Артиллерийской улице? За что же они его?..

Немые кадры и любовь, и совсем другая, непохожая жизнь. Счастливое и печальное лицо женщины. Жизнь другая, но трогает.

Трогает неясное, небывалое, распирает грудь. Ничего на свете не надо, ничего, ничего, кроме…

Толпа вынесла их за ворота. Улица — та же. За углом дребезжание, резкий гудок, стук колес. Выплыла санитарная машина, за нею санитарные повозки, и на них — раненые, забинтованные солдаты, словно большие куклы из страшной детской игры. Должно быть, их с вокзала везли в госпиталь. Илье подумалось, эта процессия — из его сна. Где же оканчиваются сны и начинается подлинное?

Верочка отвернулась. Она была воспитанная барышня и совсем не знала грубых слов. Но тут сказала:

— Пусть бы правители сами сражались, как бешеные собаки! — И, возможно стыдясь собственной резкости, как бы виня себя: — Я стала такая злая!

Город, кирпичный и деревянный, там и здесь перекрещенный сетями проводов, распахивался перед ними. Манила щемящая даль пыльных переулков. Призрак близкой разлуки гнался за ними, и они кружили по окрестностям. Прошли районом Косы. На горе возле крепостной стены дрались подростки, и Илья подумал: наверно, Санька там же, может быть и Алешка. Саньку всегда окружает орава, и он непременно вступится за своих. Зачем я повел ее на Косу?