В общем, весь спектр разномастной толпы уголовных элементов. Изнывающие от томительного ожидания отправки на этап, обитатели камеры изыскивали всевозможные способы хоть как-то занять и уплотнить избыток времени.

Неоднократно судимые уголовники опытным взглядом моментально и безошибочно вычисляли из разношёрстной массы этапников тех, кто впервые оказался на нарах, и начинались камерные хохмы с новичками уголовной жизни, вовлекая ничего не подозревавших новичков во всевозможные игры: «хитрого соседа», «паровозик», «выборы старосты» и прочие весёлые, а порой и злые игры. Взрывы хохота постоянно раздавались то в одном, то в другом углу безразмерной по своей вместимости этапной камеры.

— Кто хочет сладко пить и есть, прошу напротив меня сесть! — в стихотворной форме весело и громко зазывал из дальнего угла камеры «катала». — У каждого есть шанс прибарахлиться на этап.

— Пусть пьяный ёжик с тобой играет, — хмыкнул один из этапников. — Знаем мы эти примочки, «Стиры», наверняка подкованы.

— Напрасно обижаешь человека, — возразил ему сидящий рядом на корточках этапник. — «Грек» классный «катала» и любого за пять минут до исподнего разденет, но играет честно, за «базар» отвечаю. Мы с ним в Будукане вместе зону топтали. Фамилия его — Арапиди, он грек по национальности, отсюда и кликуха.

— А ты, дядя, откуда и куда топаешь? — спросил худого, болезненного на вид, пожилого мужчину молодой парень лет двадцати пяти, с фигурой спортсмена и меченый родимым пятном на лысом черепе точно таким же, как у Горбачёва, за что и получил кличку — Горби. Самое удивительное было в том, что Горби был полным тёзкой своего высокопоставленного однофамильца.

— В Бире «на больничке» был. Теперь вот в Комсомольск на свою «командировку» отправляюсь.

— На «Старт»? — спросил Горби, решив показать свою осведомлённость.

— В тех местах зон хватает, — уклончиво ответил старик.

— Срок большой?

— Пятнадцать.

— Солидно, — уважительно покачал головой парень. — Режим строгий?

— Естественно.

— А чего на больничке был, наверное, туберкулёзник?

— Угадал, паря, — обречённо махнул рукой старик.

— Чего гадать, — усмехнулся Горби, — на твоём лице всё написано. Сколько уже коптишь небо в клетку?

— Шесть с половиной лет.

— И всё на строгаче?

— Был и на тюрьме. Год отсидел в «крытке». Мне «вышак» светил, но Бог миловал.

— «Крытка» — это круто.

— Лучше туда не попадать. На зоне всё-таки свежим воздухом дышишь. А там свихнуться можно в четырёх бетонных стенах.

— У меня тоже строгий режим, — с некоторой бравадой в голосе сказал парень. — Моё погоняло — Горби.

— А меня зовут Владлен Фёдорович.

— Клёвое у тебя имя, — усмехнулся Горби.

— Сокращённое от Владимир Ленин, — невозмутимо сказал старик. — В тридцатые годы многие родители так называли своих сыновей.

— Ты чего, с таким послужным списком и кликухи не имеешь? — удивился Горби.

— Откликаюсь на Графа.

К беседующим подошли два здоровенных парня, и один из них, спросил: — Так что, дед, говоришь, на больничке был?

Второй, поигрывая рельефной мускулатурой, встал за спиной старика.

— Был, да толку с того мало…