— К столу!

Фёдора и Павла усадили по правую руку от хозяина. Гости беседовали на темы, далёкие от интересов помора, — они снисходительно поругивали условия в Интерлакене и Гриндельвальде,[56] восхищались пением Итало Кампанини и Аделины Патти, а вот Чуга прилагал немалые усилия, справляясь со столовым серебром эпохи Георга II, да так, чтобы при этом не кокнуть фамильный сервиз севрского фарфора.

Подавали устричный суп, молодую индюшку с кукурузными блинчиками, жареную утку в смородиновом желе, а Зеб угодливо подливал красного «Шато-о-брион».

Туренин легко и непринуждённо справлялся с многочисленными приборами, и Чуга внимательно следил за князем — в какую руку тот берёт большую вилку, какой держит маленькую, как орудует ножом.

— Скажите, кназ, — заговорила настойчивая Эмма Рикрофт, обращаясь к Чуге, — на Запад вы направляетесь поохотиться? А на какую дичь? На бизонов, может?

— Нет, мэм, — усмехнулся Фёдор, поднимая бокал. — Я намерен завести ранчу.

— О-о!

— Ваше здоровье!

Позднее, когда молодой Роуэлл Дэгонет сел за рояль, и по гостиной понеслись звуки модного вальса,[57] пары закружились в танце. Чуга заметил, что мисс Коломина держится в сторонке, и предложил ей руку.

— Вы танцуете? — удивилась девушка.

— Пляшу, — усмехнулся помор.

— Ох, извините! — смутилась дама. — Говорю что попало!

— Пустое, — сказал кавалер, кладя руку на гибкую девичью талию.

Двигался Чуга легко, на всякий случай твердя про себя: «Раз-два-три… Раз-два-три…» — и даже тётя Элспет вынуждена была признать их с Натальей красивой парой.

— Вы хорошо танцуете, — проговорила Коломина.

— Есть кого кружить, — улыбнулся Фёдор.

Его так и тянуло облизать внезапно пересохшие губы. Сердце билось гулко, гоняя горячую кровь, а девушка — вот она, совсем рядом, мучительно близкая — и недоступная. Весь мир вращался очень далеко, вне кольца объятий, наплывая и скользя мимо неразличимыми цветными пятнами.

Музыка смолкла, и Чуга первый раз в жизни поцеловал девушке руку, благодаря за кружение вальса. Наталья казалась немного растерянной и смущённой, она смотрела на него, будто ожидая невысказанных слов.

Неуклюже поклонившись, Фёдор удалился в курительную комнату, где витал запах дорогих сигар. Смутно было у него на душе. Совсем недавно он посмеивался над амурными страданиями Павла, и вот Бог наказал его, самого заведя в медовую ловушку. Хм. Наказание? Или знамение? Провозвестие счастья?

— Что ты себе позволяешь? — донёсся из коридора резкий голос Гонта, вздрагивавший от ярости. — Как смеешь кокетничать с этим русским нищебродом?! Я ещё даже не взял тебя в жёны, а ты уже хвостом закрутила? Развратничаешь с первым попавшимся босяком?! Шлюха!

Сочный звук пощёчины был ему ответом.

— Ах ты… — задохнулся от злости Мэтьюрин. — Т-тварь!

Чуга выскользнул в коридор как раз вовремя, чтобы перехватить руку Гонта, занесённую для удара. Наталья стояла рядом, вытянувшись стрункой, бледная и прекрасная в гневе. Из гостиной выглядывали Роуэлл и Павел.

Развернув Мэта, помор увидал вблизи обрюзгшее лицо миллионщика, выпученные глаза, распущенный рот с капельками слюны на губах. Монокль болтался на шнурке, словно отсчитывая удары сердца, уязвлённого ревностью.