В народе то время прозвали Местью Пера.

Горожане на улицах зажимали рты платками, никому кусок не лез в горло, и мистеру Розенхауту пришлось выбросить все свои запасы. Лампёшкина мама тогда ещё была жива и, хотя не могла ни говорить, ни ходить, но запахи чуяла, и Лампёшка давала ей влажные платки и мешочки с лавандой, от которых не было никакого проку, и не знала, что лучше — распахнуть все окна или наоборот — не открывать. Отец никогда ей не помогал, его вечно не было дома, он где-то пил — однако и спиртное не спасало: зловоние стояло такое, что даже дышать не хотелось. Но приходилось, конечно.

Вот точно так воняет и тут, наверху.

Лампёшка озирается. Никого. Мягко ступая, она поднимается по лестнице на башню. За поворотом ещё одна лестница. На деревянных ступенях — след из больших тёмных капель. Наверняка кровь… девочка едва не бросает всю затею. Ещё один поворот, лестница сужается и взбирается всё выше. Придётся разжать нос, а то воздуха не хватит. Фу-у-у-у!

На самом верху в сумраке она различает запертую на засовы дверь. Рядом валяется разбитая тарелка с кусками тухлой рыбы — вот что так воняет. На полу лежит ещё что-то. Ключ.

Вдруг внизу раздаётся шум: Ленни вопит, псы разражаются лаем, и Марта сердито выкрикивает её имя. Лампёшка хватает ключ, прячет его в карман платья и несётся по ступенькам вниз.

Рука Ленни намазана мазью от ожогов, разлитый по полу чай вытерт, новый заварен, и Марта переводит хмурый взгляд на девочку.

— А ты где пропадала? Наверху?

— Я совсем недолго, — отвечает Лампёшка, краснея. — Я подумала… там так воняет… я хотела…

— Пусть воняет, — говорит Марта. — В этом доме такое бывает. Скоро выветрится. — Она резко хватает девочку за запястье. — Забудь дорогу в башню! Повтори.

— Забудь дорогу в башню.

Но нет, она, конечно, не забудет. Сердцу не прикажешь, а сердце дочери маячника желает увидеть маяк. Пусть голова дочери маячника и нашёптывает ей всякие благоразумные советы, проку от них мало.

Мама тоже считает, что это плохая затея, и не умолкает весь вечер.

— Даже если ты что-то оттуда разглядишь, чем ты ему поможешь?

— Забудь ты о нём, в его годы у человека должна быть своя голова на плечах. Во всяком случае, у большинства людей так.

— Там кто-то есть, Эмилия, я и сама не знаю кто. Но кто-то есть, кто-то опасный.

— Ты же говорила, чудовищ не бывает, — возражает Лампёшка.

— Не бывает.

— Вот видишь!

— Я твоя мама, — строго говорит мама. — И я не желаю, чтобы ты туда ходила. Я тебе запрещаю, Эмилия!

Лампёшка встаёт и делает глубокий вдох.

— Да, но… знаешь что, мам… — говорит она. — Вообще-то ты умерла.

На это маме возразить нечего. Девочка чувствует, как мама медленно, понуро исчезает из её головы. На миг Лампёшке становится тоскливо и одиноко, но в этом нет ничего нового. Она просто здесь. Просто одна.

Поджав скрещённые ноги, Лампёшка садится на кровати и ждёт наступления темноты. Её пальцы играют с ключом.

— Ник! Ник!

Голос Марты эхом разносится по саду, привыкшему к тишине. Птицы испуганно вспархивают из кустов, вороны скрипуче передразнивают: