Это создает картину декабрьского восстания как героического, но в то же время бессильного. Это Толстой дает в сне Николеньки Болконского: «Он видел во сне себя и Пьера в касках — таких, какие были нарисованы в издании Плутарха. Они с дядей Пьером шли впереди огромного войска. Войско это было составлено из белых косых линий, наполнявших воздух подобно тем паутинам, которые летают осенью и которые Десаль называл le fil de la Vierge. Впереди была слава, такая же, как и эти нити, но только несколько плотнее».
Плутарховская слава овевает декабристов, но нити, которые двигают их, путаются, ослабевают. Николенька чувствует «…слабость любви»; он почувствовал себя бессильным, бескостным и жидким. Отец ласкал и жалел его. Но дядя Николай Ильич все ближе и ближе надвигался на него. Николенька в ужасе просыпается.
Роман закончился изображением слабости и любви.
Роман кончается мечтой героев о союзе добрых и страхом перед силой благоразумного хозяина Николая Ильича.
Толстой, по-моему, приблизился в конце жизни к Герцену.
Велик был подвиг Герцена, стремящегося расширить круг революционеров. В. И. Ленин писал:
«Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена»[5].
Декабристы могли повести за собой, как добрые командиры, солдат, связанных войной с ними. Они хотели добра для народа, но боялись не только Аракчеева, но и Пугачева.
Между Платоном Каратаевым и Пьером — стена, признанная Пьером. И молодой Николенька Болконский, может быть, поэтому видел неудачу будущего восстания, вернее, Толстой передал сыну любимого героя, сыну того человека, который часто мыслил авторскими мыслями, в сонном видении свое знание о неудаче восстания, с пониманием его слабости, но без понимания причин слабости.
Так замкнулся круг. Так кончилась эпопея «Война и мир» — сном о Пьере и его судьбе. Но Николенька думает и о Пьере и об отце по-своему. Его слова — последние в событийной части произведения: «Отец! Да, я сделаю то, чем бы даже он был доволен…»
Потом это хотел сделать Лев Толстой.
В. ШКЛОВСКИЙ
Том первый
Часть первая
I
— Eh bien, mon prince. Gênes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Buonaparte. Non, je vous préviens que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocités de cet Antichrist (ma parole, j’y crois) — je ne vous connais plus, vous n’êtes plus mon ami, vous n’êtes plus мой верный раб, comme vous dites[6]>{4}. Ну, здравствуйте, здравствуйте. Je vois que je vous fais peur[7], садитесь и рассказывайте.
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Феодоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первого приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп