Трупы осмотрели. Умерли все, в том числе и тот, которому я выбил глаз. Нож-мачете так и торчал у него в ключице.

Честно сказать, я не испытывал никаких сожалений и никакой радости. Вообще ничего. Даже тошноты не было – говорят же, когда убил впервые, сразу же начинает тошнить, вид трупов, понимаешь ли, печалит! Какая там, на хрен, печаль? Я этих трупов насмотрелся! И эти – не самые плохие трупы из тех, что я видел. Свежачки! Даже не подгнили и не обгадились.

Меня трясло – отходняк. Да и холодно стало. Во время схватки вспотел, а теперь на ледяном ветру прохватило. Как бы не простыть…

Две недели. Две недели меня трясли, крутили по-всякому, просвечивали – едва ли не рентгеном. Само собой, оказалось, что никакого семейного скандала по адресу не было. Фальшивый вызов. Но запись о нем осталась в дежурной части, потому никаких претензий в этом вопросе ко мне не было.

А были претензии по поводу четырех трупов. Один труп – это уже много, а четыре… четыре – это скандал! Особенно если убил сотрудник милиции. И не важно, что он сделал это голыми руками, без оружия – прогрессивная общественность негодует! «Ментовский беспредел!», «Как остановить убийц в погонах?!» – вот самые типичные заголовки газет, которые выходили в то время. Постаралась национальная община. Обидно, да – земляки же! Видать, неплохо им башлял Ибрагим…

Прокуратура устраивала многочасовые допросы, на которых я в лицах показывал, как оборонялся, как убивал нападавших. Но прокурорские ничего не смогли со мной сделать. При всем своем желании. Совсем ничего.

Нож одного из бандитов так и остался торчать в моем дипломате, увязнув в куче толстой, мелованной бумаги.

Бейсбольная бита – в руках другого отморозка.

На рукоятке мачете – отпечатки его хозяина.

Ну а пистолет… пистолет в руках Ибрагима. Палец на спуске, стреляные гильзы – из этого пистолета, да и пуля, застрявшая в плече мужичонки из соседнего дома, – все указывало на то, что моя версия была истинно верной.

Кстати сказать, мужичонку тоже допросили, и, как ни странно, он дал показания, совпадающие с моими. Почему странно? Да потому, что свидетели – такая аморфная, бессмысленная масса, что рассчитывать на их правдивые показания никак не приходится. Одного и того же человека три разных свидетеля могут описать совершенно по-разному. Для одного он низенький, для другого высокий, третьему показалось – толстый и круглый. Ну и так далее – зависит от ракурса взгляда и от обстоятельств.

Например, некто мог очень не любить ментов, потому дать показания против меня, мента, – мол, «хочу насолить мусорку»! Но мужик оказался простым работягой, который решил покурить возле форточки на кухне. Палисадник маленький, переулок как на ладони, а все происходило у фонаря. Все видно как на ладони. Вот он и рассказал, что один мужик напал сзади, другой потом, третий… и только того, что было после первого выстрела Ибрагима, он не видел. По понятным всем причинам.

И это очень хорошо. Потому что на вопрос: «Могли ли вы обезоружить противника, не убивая?» – я всегда отвечал, что нет, не мог бы. И что он сам застрелил себя, продолжая автоматически жать на спуск, когда я схватил и вывернул ему руку.