Она покосилась на участкового Дорошина, который все это время стоял возле того самого подоконника и что-то записывал в свою толстую тетрадь. Давыдов прав, хороший он парень, толковый. И интеллигентный. Даже странно. Вчера нарисовался толковый и интеллигентный начальник, сегодня Настя познакомилась с толковым и интеллигентным участковым. Откуда в милиции столько толковых интеллигентов сразу? Не иначе как удивительное совпадение, какое бывает только в сказках.
Двое мужчин медленно шли по дорожке между могилами. Моросил холодный ноябрьский дождь, и тот, что постарше, держал над головой раскрытый зонт. Его спутник, лет на десять моложе, шел сзади с непокрытой головой, и вода стекала с мокрых волос на щеки и шею. Они остановились возле памятника, с гранитной плиты на них смотрели лица женщины и юноши. Надпись была лаконичной: Лариса и Георгий Безбородовы, и годы жизни, без указания точных дат. Тот, что постарше, положил на могилу охапку темно-красных роз, тот, что помоложе, - четыре скромные гвоздички. Постояли молча. Наконец мужчина постарше прервал молчание:
- Ну, как ты живешь, Борис?
- Живу, - спокойно ответил Борис. - Все живут, и ты тоже.
- Не женился еще на своей санитарке?
- Она не санитарка, Саша, она медсестра. Тебе очень хочется меня унизить?
- Ну ладно, пусть медсестра, разница невелика. Все равно она деревенская баба с двумя детьми, как ты ее ни назови. Так женился или нет?
- Мы расписались, - сдержанно ответил Борис.
- Давно?
- Два месяца назад.
- Значит, ты все-таки пошел на это, - в голосе Александра зазвучало презрение. - Ты не просто предал память Ларочки, ты еще и узаконил это. Как ты мог?!
- Саша, успокойся, а?
- Я не успокоюсь! Ты довел мою сестру до гибели, ты погубил жизнь собственного сына и теперь готов плюнуть на это, забыть, растереть и жениться на другой! Как я могу успокоиться? Ну как, как?!
Александр повысил голос и уже почти кричал. Боль его была настоящей, ненаигранной, Борис это понимал. Александр Эдуардович Камаев очень любил свою младшую сестру и до сих пор горевал о ее утрате, несмотря на то что прошло много лет. И хотя слова его казались Борису Безбородову несправедливыми, он не стал спорить, потому что уважал горе родственника.
- Прости, Саша, но все люди разные, - только и сказал он.
- Да, все разные. Одни помнят своих любимых всю жизнь, другие же предают их, предпочитая забыть, - зло проговорил Камаев.
- Нет, Саша. Одни люди предпочитают оплакивать себя и быть несчастными, а другие предпочитают радоваться жизни. Вот в чем различие.
- Это демагогия. Я оплакиваю не себя, а Лару и Жорика.
- Это неправда, - твердо возразил Борис. - Это ложь, которой ты себя тешишь. На самом деле ты оплакиваешь себя. Когда мы говорим, что горюем по умершим, на самом деле мы горюем о себе, неужели это не понятно? Нам плохо без них, мы без них тоскуем, скучаем, нам их не хватает. Мы хотим видеть их, осязать, разговаривать с ними. А их нет рядом, и мы от этого страдаем Понимаешь, о чем я говорю? Слышишь, сколько раз я употребил местоимение первого лица? Мы, нам… Речь все время идет о нас самих, а не о тех, кто умер. Нам плохо, НАМ! И мы от этого печалимся. А тем, кто ушел, им ведь не плохо. Если душа бессмертна, то она в небесах и ей хорошо. А если бессмертия души нет, то тем, кто ушел, вообще никак и уж в любом случае не плохо. Так чего о них горевать? Нет, Саша, ты горюешь о себе самом. Это был твой личный выбор, и ты имеешь на него право. Но ты не можешь требовать, чтобы мой выбор был таким же.