Крупнокалиберный пулемет довольно интенсивно посылал длинные и короткие очереди в сторону траншей восьмой роты. Какие-то цели они могли разглядеть сквозь прореженные артобстрелом кроны деревьев. Я едва удержался от соблазна сразу открыть огонь. Расстояние до дзота составляло метров четыреста, я видел иногда лица пулеметчиков и был уверен, что не промахнусь.

Удерживало от немедленных действий то, что у нас были слабые укрытия, да и солнце вскоре перевалило на запад, и мы оказались на освещенной стороне. Дождались темноты, оборудовали позицию чуть правее, там, где деревья росли гуще. Вместе с Малышко вырыли два окопа. Песчаная трава поддавалась легко, хотя мешали многочисленные корни. Но они же и скрепляли почву.

Устали так, что в штаб батальона не пошли. Остались в роте Чистякова, где нас хорошо накормили и налили по сто граммов. Никто вопросов не задавал, видели, что мы готовились. Уже засыпая, я попросил дежурного:

— Позвони связистам. Скажи, что мы в роте.

— Сейчас позвоню. Если спросят, когда вернетесь, что сказать?

— Завтра вечером.

Слишком самоуверенный для войны ответ. Но в девятнадцать лет все мы кажемся себе бессмертными. А нам на следующий день пришлось действительно туго.

Утро выдалось солнечным. Амбразура, замаскированная ветками, выделялась хорошо освещенным узким прямоугольником. Я дождался, когда пулемет дал несколько очередей, и выстрелил. Попал с первого раза. Пулемет замолк, не закончив привычную для него очередь в 7-8 выстрелов. Молчал с минуту, затем, видимо, сменили раненого или убитого первого номера. Сменщик ударил с испугу и злости одной и другой длинными очередями. Но меня он пока не видел.

После моего второго выстрела пулемет замолк, а ствол слегка задрался вверх. Я дал знак Вене Малышко и выпустил по амбразуре пять пуль подряд. Малышко тоже успел выстрелить раза два. Все, уходим! Вернее, уползаем. Но скрыться нам не дали. Мы успели заползти в старый окоп за осиной и сжались в комок Вокруг сыпались мины, с правого берега неслись трассы пулеметных и даже автоматных очередей. «Наш», крупнокалиберный, пока молчал, но поджечь дзот мы не смогли.

Позже я понял, что было величайшей глупостью делать девять выстрелов подряд с одной позиции. Нас засекли и догадывались, в какую сторону мы уползаем. Минометы смолкли, беспорядочный навесной огонь мало что давал. Итальянцы пустили в ход 47-миллиметровую пушку. Осколочные снаряды методично обрабатывали квадрат поисков, падая через каждые восемь-десять секунд. Пусть они весили всего полтора килограмма, но пугала методичность.

Вначале полоса взрывов прошла вдоль берега, затем сместилась глубже в лес (не такой уж и густой!) и прошла новой полосой, протяженностью метров сто пятьдесят. Я понял, что третья полоса пройдет через нас. Подмывало выскочить и бежать, но итальянцы на это и рассчитывали.

— Побежим? — угадывая мои мысли, прошептал Малышко, прижатый к стенке узкого окопчика.

— Нельзя, переждем здесь. Прикрой голову.

Чем ее прикрывать? Только прикладом винтовки или противогазной сумкой, где лежат запасные обоймы, фляжка с водой, хлеб и кусочки сахара. Слабенькая защита. Третья полоса взрывов приближалась к нам. Самое опасное, даже не прямое попадание, оно маловероятно, а снаряд, который может врезаться в соседнее дерево. Тогда осколки полетят сверху и окоп не защитит.