В прошлый, в первый свой приезд на объект Израилович жил в усадьбе, измеряя, обмеряя, проверяя, прикидывая и изводя окружающих бесконечными жалобами на отвратительные условия существования и комаров. На этот раз он выбрал город, объяснив, что никогда не живёт на стройплощадке, и… Анисим ожидал услышать поток перемешанных претензиями жалоб, но Сулейман, к огромному удивлению окружающих, ответил необычно мирно:

— Хороший город, только маленький.

Несколько долгих секунд прораб, Пихоцкий и сам Чикильдеев таращились на архитектора, думая при этом одно: «Похоже, устал с дороги…», после чего Анисим неуверенно протянул:

— В этом его прелесть.

— К тому же Пихоцкий указал только одно место, где можно вкусно поесть, — капризным тоном сообщил Небалуев. Похоже, он постепенно приходил в себя.

— На самом деле их три.

— Очень надеюсь…

— Есть и четвёртое, только оно в лесу по Тихвинскому шоссе.

— В лесу, значит, далеко.

— Для вашей машины далеко не существует.

И все посмотрели на здоровенный гражданский «Тигр», рядом с которым архитектор казался не выше домкрата. Эта мысль пришла всем, но никто её не озвучил. А Кумарский отвернулся и оглядел застывшие в ожидании бульдозеры и экскаваторы.

— За земляные работы не волнуйтесь, Сулейман Израилович, успеем, — заверил его Василий Данилович, которому очень понравилось обещание вовремя платить зарплату.

— Да, — думая о чём-то своём, произнёс архитектор. — Мы тут всё разроем…

Гудение.

Гнусное, противное, режущее уши гудение раздавалось всякий раз, когда открывалась ЗНАЧИМАЯ дверь. То есть дверь, нормальное положение которой — закрытое. То есть дверь, способная вывести на свободу…

Вожделенная дверь.

Гудение.

Раньше в гудении всегда слышалась надежда, а сейчас оно означало для Газона исполнившуюся мечту. Надежда обернулась обыденной и немного нудной бюрократической процедурой освобождения.

— Сигизмунд Феоклистович Левый…

— Гражданин начальник, мы ведь уговаривались — Газон, — умильно улыбнулся уголовник.

— Не сейчас, — отмахнулся полицейский. — Сейчас по протоколу.

— Как скажете.

— Сигизмунд Феоклистович Левый?

— Совершенно верно.

— Согласно постановлению… — Офицер зевнул, огляделся и, убедившись, что кроме них в комнате никого нет, о протоколе забыл. — В общем так, Газон, с этого момента ты свободен, как ветер, и считаешься искупившим данное преступление.

— В котором невиновен был с самого начала.

— Распишись за шмотки.

— Это мы завсегда с удовольствием. — Сигизмунд чиркнул завитушку, схватил коробку с вещами, вытащил из неё красную бандану, сорвал с лысой головы и бросил под ноги ту, что украшала его до сих пор, и блаженно ощерился: — Настоящая!

— Чистая? — с иронией осведомился полицейский, которого слегка засвербило от вони из коробки с вещами.

— Домом пахнет.

— А-а…

— Вы её не стирали?

— Побоялись хозяйственный блок отравить.

— Это хорошо…

В недавнем прошлом заключённый, а теперь — свободный гражданин Левый выглядел весьма живописно, даже будучи облачённым в серую арестантскую робу и грязную майку.

Невысокий, но подвижный и необычайно жилистый, крепкий, с довольно длинными руками, Газон походил на бритую наголо обезьяну, поскольку не только на голове, но и на всём его теле — на видимых, во всяком случае, частях — не наблюдалось ни единого волоса. Зато в глазах рябило от разнообразных татуировок: символы, руны, узоры, надписи на непонятных языках, драконы и другие чудовища настолько плотно облепляли кожу господина Левого, что он казался одетым даже без майки.