И когда Владимир Ильич как-то посетовал, что слабы еще большевистские литературные силы и трудно противопоставить что-либо равнозначное потоку статей таких опытных полемистов, как Плеханов, Мартов, Аксельрод, Засулич, и таких мастеров словесной эквилибристики, как Троцкий, то Богданов возразил, что иногда мы не замечаем литераторов, которые рядом с нами.

Когда же Владимир Ильич спросил, о ком речь, Богданов назвал Ольминского.

Владимир Ильич сказал, что он знает о литературных способностях Ольминского, но противники-то у него будут очень уж матерые…

— Я печатал его статьи, — сказал Богданов, — у него острое перо. К сожалению, есть у него и изъян: излишняя скромность, склонен недооценивать себя и свои способности. Его надо подбодрить и воодушевить.

С Ольминским поговорили. И ободрили, и воодушевили, и нацелили.

Михаил Степанович был горд доверием Владимира Ильича. За перо взялся с радостью. Он понимал, что вести полемику с меньшевистскими лидерами — дело нелегкое. На их стороне опыт литературный и политический, а кроме того, огромный личный авторитет, у Плеханова например. У него же ни личного авторитета, ни опыта еще не было.

Но было и у него преимущество. И немалое. Он отстаивал правое дело. Он вступал в бескомпромиссную борьбу за партию. За партию нового типа, за партию рабочего класса.

Уверенность в своей правоте множила силы, и уже не страшили ни эрудиция противников, ни их высокое положение.

Самым опасным противником был, конечно, Плеханов. Это ее значило, что Михаил Степанович склонен был сбросить со счетов Мартова и ближайшее его окружение — Аксельрода, Засулич, Потресова. Каждый из них, и даже шустрый мышонок Троцкий, мог укусить, и очень даже больно.

Но Плеханов, по всем статьям: и по марксистской эрудиции, и по широте мышления, и по авторитету как в эмигрантских кругах, так и среди профессиональных революционеров в России — стоял на голову выше всех своих сподвижников по новой «Искре».

Так считал не только Михаил Степанович. Так полагали и все его друзья. Таково же было и мнение Владимира Ильича, и это все хорошо знали.

Но когда Михаил Степанович сказал своим друзьям, что в обдумываемых им статьях — а он собирался написать их три или четыре — основной удар наносится по Плеханову, мнения разделились.

— Только так! — решительно подтвердил Мартын Николаевич Лядов и даже кулаком по столу пристукнул. — Бить по главной цели!

Пантелеймон Николаевич Лепешинский не был столь категоричен. Прямо возражать Лядову он не стал, но осторожно заметил, что, может быть, для начала лучше бы выбрать противника «по зубам». Не замахиваться сразу на такого колосса, как Плеханов…

— Дело ведь не в персонах, а в идеях. А они сейчас одни — что у Плеханова, что у Мартова, что у Троцкого.

Но Пантелеймона Николаевича никто не поддержал.

— Идеи действительно одни, — согласился Александр Александрович Богданов, — и с этой точки зрения удар по Плеханову ли, по Троцкому ли — удар по одной и той же идее. Только резонанс разный. — И, усмехнувшись, добавил: — Так лучше уж по митрополиту.

Если бы Михаил Степанович выбрал себе менее именитого противника, то, вероятно, статьи написались бы быстрее. Но вряд ли удались бы в такой мере.