Они обошли другие ящики, читая номера и надписи: качели с веранды, качалка, китайские подвески…

– Я сам буду на них дуть, чтоб звенели!

На крыльцо поставили парадную дверь с разноцветными стеклами, и Кэрри поглядела в земляничное окошко.

– Что ты там видишь?

Но он и сам знал, что она видит, он тоже смотрел в это окошко. Вот он, Марс, холодное небо потеплело, мертвые моря запылали, холмы стали как груды земляничного мороженого, и ветер пересыпает пески, точно тлеющие уголья. Земляничное окошко, земляничное окошко, оно покрыло все вокруг живым нежным румянцем, наполнило глаза и душу светом непреходящей зари. И, наклонясь, глядя сквозь кусочек цветного стекла, Роберт Прентис неожиданно для себя сказал:

– Через год уже и здесь будет город. Будет тенистая улица, будет у тебя веранда, и друзей заведешь. Тогда тебе все эти вещи станут не так уж и нужны. Но с этого мы сейчас начнем, это самая малость, зато свое, привычное, а там дальше – больше, скоро ты этот Марс и не узнаешь, покажется, будто весь век тут жила.

Он сбежал с крыльца, подошел к последнему, еще не вскрытому ящику, обтянутому парусиной. Перочинным ножом надрезал парусину.

– Угадай, что это? – сказал он.

– Моя кухонная плита? Печка?

– Ничего похожего! – Он тихонько, ласково улыбнулся. – Спой мне песенку, – попросил он.

– Ты совсем с ума сошел, Боб.

– Спой песенку, да такую, чтоб стоила всех денег, которые у нас были да сплыли – и наплевать, не жалко!

– Так ведь я одну только и умею – «Дженни, Дженни, голубка моя…»

– Вот и спой.

Но жена никак не могла запеть, только беззвучно шевелила губами.

Он рванул парусину, сунул руку внутрь, молча пошарил там и начал напевать вполголоса; наконец он нащупал то, что искал, и в утренней тишине прозвенел чистый фортепианный аккорд.

– Вот так, – сказал Роберт Прентис. – А теперь споем эту песню с начала и до конца. Все вместе, дружно!