Скорость хорошая, направление верное, но около полуметра мне не хватает, чтобы схватить друга за руку. Я пролетаю мимо метров на десять, и трос меня снова отбрасывает назад к станции. Торопливыми движениями выбираю трос и снова подтягиваю себя к станции. Голова болит. Смотрю на датчик кислорода — десять процентов. Сколько у Михаила? Ведь он раньше вышел.

Наши кувырки выходят боком, увеличивая потребность в кислороде. Пружиню тело для прыжка, и слышу голос Михаила:

— Стой. Макс, отставить! У меня два процента кислорода, думаю, у тебя ненамного больше, ты можешь просто не успеть вернуться, открыть шлюз, выровнять давление и снять скафандр. Как старший по миссии, приказываю: вернуться на станцию, я проиграл. Космос победил, — слышу тяжелое дыхание, ему критически не хватает кислорода.

Отталкиваюсь и лечу. Я не брошу его! Долетаю, хватаю за ногу. Михаил молчит, но в микрофон слышу свистящее дыхание. Одной рукой, перехватывая, начинаю выбирать трос метр за метром. Долго, очень долго, и шлюз приближается крайне медленно. В висках начинает стучать, чувствую, что кислорода не хватает.

Взгляд на датчик — четыре процента. Вот и шлюз. Отпускаю ногу и начинаю проворачивать колесо затвора. Черные мушки размером с фасоль мелькают перед глазами, шлюз открыт, толкаю Михаила внутрь, ногами вперед, руки мешают, но удалось, втискиваюсь сам. Падаю, с усилием поднимаюсь, почти ничего не видя, ощупью нахожу и давлю на кнопку: в шлюзе горит красный свет, сигнализирующий, что кислорода в шлюзе нет, внутри — отрицательное давление, потому что я травил воздух перед выходом. Красный свет начинает моргать тогда, когда мои легкие начинают разрываться от желания вздохнуть.

Зеленый свет! Негнущимися пальцами срываю шлем и, получив глоток райского наслаждения, срываю шлем с Михаила… Опоздал, синюшность по всему лицу, выпученные глаза с расширенными зрачками и рвота в шлеме…

Он что, умер?! Несколько минут делаю непрямой массаж сердца — никакой реакции.

Даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять бесполезность реанимационных действий. Но инструкция требовала следовать протоколу, и я старался. Убедившись, что все это бесполезно, прекращаю бессмысленные попытки.

Михаил взирает на меня выпученными глазами, медленно планируя, словно хочет поиздеваться…

Я оставил его тело в гермошлюзе. Здесь низкая температура, нельзя было допустить разложения внутри станции. И отправить тело в космос мне казалось кощунственным. Так и не не решив ничего относительно трупа, вернулся в жилой модуль в состоянии, близком к отчаянию.

После смерти Михаила, оставшись один в огромной станции, я ожидаемо впал в депрессию. Вылезая из своего короба наверху, устроенного по принципу спального мешка, чтобы невесомость не мотала из стороны в сторону, принимал еду, справлял нужду, что само по себе являлось весьма неприятным процессом, снова устраивался в своем «спальнике».

Тому, кто не перенес тяжелой депрессии, не понять всю ужасную, убийственную суть этого состояния. Допустим, вы просыпаетесь утром и не можете встать. Вы пытаетесь поднять руку, но у вас не получается.