Усталый стрелок вздремнул, а когда проснулся, то увидел, что женщина дергает из земли пучок травы, которую он узнал даже слишком хорошо.

– Нет! Только не эту! – прохрипел он. – Эту – никогда! Заметь ее и запомни! Никогда не ешь эту траву!

Она ответила долгим взглядом и, не требуя объяснений, отложила горсть стеблей в сторону.

Стрелок, похолодевший от того, что беда прошла так близко, опять откинулся на землю. Возможно, кое-какие из трав таили в себе смерть, но то, что сорвала женщина, обрекало ее на муки и медленную гибель. Это была бес-трава.

Кефлекс стал причиной бурной деятельности кишечника Роланда, и стрелок знал, что Эдди это тревожит, но благодаря травам работа желудка наладилась.

В конце концов они добрались до настоящих лесов, а шум Западного моря ослаб до приглушенного неясного гула, который был слышен только при подходящем ветре.

И вот теперь… мясо.

Подойдя к оленю, стрелок попытался выпотрошить его, зажав нож между средним и безымянным пальцами правой руки. Безрезультатно. Слишком уж слабыми были пальцы. Он переложил нож в левую, неумелую, руку и сумел грубо, топорно распороть брюхо оленя от паха до груди. Нож выпустил дымящуюся кровь, чтобы она не успела свернуться и испортить мясо… но все равно, разрез вышел скверным. Ребенок, которого рвет – и тот сделал бы лучше.

«Глядишь, и научишься быть ловким», – сказал себе Роланд и приготовился полоснуть еще раз, глубже.

Накрыв его руку, две коричневых руки забрали у Роланда нож.

Он огляделся по сторонам.

– Это сделаю я, – сказала Сюзанна.

– А тебе хоть раз приходилось это делать?

– Нет, но ты объяснишь мне, как.

– Ладно.

– Мясо, – сказала она и улыбнулась.

– Да, – сказал он, отвечая улыбкой на улыбку. – Мясо.

– Что происходит? – окликнул их Эдди. – Я слышал выстрел.

– Устраиваем День Благодарения! – откликнулась Сюзанна. – Иди помоги!

Позже они наелись, словно два короля и королева. Глядя на звездное небо, ощущая, какая чистая прохлада разлита здесь, в воздухе нагорья, стрелок, которого все сильнее клонило ко сну, подумал в полудреме: ни разу за много лет (так много, что и считать не стоило) он не был столь близок к довольству.

Он уснул. И видел сны.

Ему снилась Башня. Темная Башня.

Она стояла у горизонта на бескрайней равнине, окрашенной в кровавый багрянец яростным закатом умирающего солнца. Он не мог разглядеть винтовую лестницу, взбиравшуюся внутри своей кирпичной скорлупы все выше, и выше, и выше, но разглядел окошки, спиралью поднимавшиеся параллельно ее пролетам, а за ними – бесплотные, бледные тени всех тех, кого он когда-либо знал. Вверх, вверх двигалась эта колонна призраков, и суховей принес звуки голосов, выкликавших имя стрелка.

«Роланд… приди… Роланд… приди… приди… приди…»

– Я иду, – прошептал он и проснулся. Он сидел, вытянувшись в струнку, весь в поту и дрожал, словно лихорадка еще владела его бренной плотью.

– Роланд?

Эдди.

– Да?

– Плохой сон?

– Плохой. Хороший. Темный.

– Башня?

– Да.

Они посмотрели на Сюзанну, но та спокойно спала. Жила-была женщина по имени Одетта Сюзанна Холмс; время шло, и появилась другая, Детта Сюзанна Уокер. Сейчас с ними была третья: Сюзанна Дийн.