– Сш-ш!

– Угу… А вот тут?

Я стиснул зубы, чтобы не взвыть.

– Ясненько… Ну что. Лучевая кость цела, локтевая цела. Уносите.

– У нее мальчишка, – сказал я.

– У них у всех мальчишки, – тут же отозвался Старик. Был готов. – Вот когда встретишь такую, которая таскает на алтарь девчонок, вот тогда другой разговор.

Вместо ответа я поднялся и – совершенно невзначай, ясное дело – побрел в кабинет.

– Крамер?..

Я услышал, как скрипнули колеса. Старик развернулся, но не поехал за мной.

Но я не оглядывался. Добрел до кабинета, в угол, куда солнечный свет не падает никогда.

– Я с кем разговариваю, зараза конопатая?! Ну-ка вернись и сядь!

– У нее книжка есть… – тихонько отозвался я. Ненавязчиво так.

– У них у сильных у всех по книжке в алтаре. И книжек этих всего две разновидности. Либо для паучихи, либо для жабы. У тебя, говоришь, паучиха была… Тебе паучихин псалтырь нужен? Могу подарить. Вон их целая полка для паучих. Различия кое-какие есть, но все больше по мелочам. В главном все одно и то же. Нужна книжка? Выбирай любую.

Я повел пальцем по стеклу, будто бы выискивая среди корешков за стеклом нужный.

– Выбрал? А теперь иди сюда, – позвал Старик.

– Здесь такой нет.

– Да сядь, когда с тобой гово… – Старик осекся. А когда заговорил, был он уже в дверях кабинета и говорил совершенно другим тоном: – Что? Как ты сказал?..

Это был третий Старик. Старик-Навостривший-Уши. Кто бы мог подумать, что в этом плечистом великане, который когда-то был металлургом, вдруг проснется такая любовь к старинным фолиантам?

Впрочем, это ведь особенные фолианты…

– Какая книжка, ты говоришь? – Голос Старика стал мягким-мягким, почти заискивающим.

– Да так, раскладушка какая-то старинная, потертая вся…

– Какая книжка?! – Старик снова набрал обороты. Заскрипели колеса. Он подкатился ко мне. – Не тяни кота за яйца, сволочь конопатая! Какая книжка?

– Да я же в этих рунах ни черта не понимаю… А обложки такой здесь даже близко нет… – сказал я с самым невинным видом. Даже плечами пожал для убедительности.

– Ах ты, зараза рыжая…

Старик дернулся ко мне, выбросив руку, но я ждал этого и увернулся. Легко отскочил в сторону.

Но Старик за мной не погнался.

– Крамер!

Я перестал придуриваться. Все, теперь можно.

Когда Старик зовет меня по фамилии – это серьезно. Значит, заглотил наживку.

С какого-то момента эти книги стали для него большим, чем просто старая рухлядь. Много больше. Иногда мне даже кажется, что теперь они значат для него больше, чем я, Виктор или Гош. Больше, чем все мы вместе взятые.

Но не мне его осуждать. У меня есть руки, у меня есть ноги. У меня есть молодость и здоровье. Я не прикован навечно к инвалидному креслу, не заперт в одном доме с сумасшедшей паучихой…

– У нее особенная обложка, – сказал я.

– Что за особенная?

– Ну… – Я повернулся к полкам. – Похожа на эта, но…

– Что значит – похожа на эти?! – рявкнул Старик. – На какую именно похожа? На паучью? Или на жабью? Видишь же, два совершенно разных узора!

Я вздохнул, покусал губы. Как бы это ему объяснить-то…

Узор на обычных черных псалтырях паучих и жаб между собой различается, но… Но оба узора как бы одинаковой сложности.