Сказал и сам себя осадил. Удивляться было нечему. В одиннадцатый отряд сливали самую последнюю двуногую дрянь: маньяков, растлителей, насильников, педофилов. Сливали от греха подальше, чтобы не смущать людей нормальных. Чтобы в грех не вводить. В иерархии заключённых «ложкомои» в самом деле занимали распоследнее место и, соответственно, предпочитали не высовываться. Но то, что мозги своротило именно им, было только закономерно.

— В натуре, гражданин начальник, и откуда только снага[187] взялась? — зло раздул ноздри Ржавый. — Да только не они одни, в других отрядах тоже шкварота нашлась. Ну из вольняшек ещё кое-кто подтянулся… Граждане начальнички тоже в стороне не остались… В общем, такое началось!.. Бля буду, живьём, волки позорные, людей хавали! Народ, само собой, дёру… А наши славные прапоры впереди всех… Только на КПП их сразу затормозили, там, видно, тоже у кого-то пошли вольты… А дальше вы, гражданин начальник, всё сами видели. И, чует моё сердце, само собой это не успокоится…

«Да уж, — невольно содрогнулся Колякин. — Две с половиной тысячи зэков. Плюс персонал. Плюс вольнонаёмные. Если крыша поедет у половины… пусть даже у четверти… Мама дорогая!.. И каждый хуже Чикатило…»

Вслух он сказал:

— Ладно, поживём — увидим. Значит, так: я беру стволы, вы тащите цинки и рожки. Ну, вздрогнули.

В коридоре они чуть не налетели на старшего негра. Тот с небрежной грацией акробата транспортировал на голове огромный аквариум. Не иначе, тот самый, всем известный, столитровый, от главного воспитателя зоны[188] подполковника Муркина. Ну да, точно, тот самый: следом за великаном гордо выступала негритянка в ладном подполковничьем мундире, оказавшемся точно на неё сшитым. Замыкал процессию зэк Бурум. Он нёс большой полиэтиленовый мешок — явно с харчами.

— Давайте-ка сюда, — распахнул ближайшую дверь майор, вошёл, принялся с грохотом перегружать стволы на стол. — Будем устраиваться.

Скоро «калашниковы» обрели новых владельцев, аквариум установили в углу, а из пакета, доставленного зэком Бурумом, действительно явились на свет Божий харчи. Да какие! Рыбка, икорка, нарезка, балычок, бутылка армянского коньяка. Тридцатилетней выдержки…

Посмотрев на это великолепие, Колякин тоскливо подумал о пачке пельменей, валявшейся у него в морозилке. Если бы ничего не случилось, он сейчас небось мрачно жевал бы эти пельмени, обдумывал так и не написанный рапорт и горевал про себя: как всё плохо, блин, как же всё плохо…

«Ну как есть дурак. — Майор поморщился, посмотрел в окно, и рука сама собой поползла к автомату. — Мать-перемать…»

Там была съёмочная площадка третьеразрядного ужастика из тех, где нет ни связного сюжета, ни нравственного посыла, ни интересных героев, — весь пафос в том, что по городу бегает орава зомби и жрёт всех без разбора. Галдела исступлённая толпа, лоснились от крови лица, которые уже не были лицами, плац усеивали тела. Распластанные, истерзанные, обглоданные, вывернутые наизнанку… Вокруг них сидели на корточках «избранные». Майор увидел прапорщиков из караула, узнал вольняшку-мастака