В финале этой превосходной книги есть образ, который надолго остается в памяти. Одна из уцелевших юных евреек по имени Линда едет домой. Она вырвалась из Аушвица, пережила марш смерти, унесший многие жизни тех, кого не убил лагерь, а затем преодолела огромные, погруженные в послевоенную разруху и хаос пространства, постоянно рискуя подвергнуться изнасилованию, и теперь она, наконец, сидит на крыше медленно ползущего поезда, куда забралась, поскольку вагоны до отказа переполнены беженцами. Она оглядывает с высоты окружающий ландшафт, где нет ни колючих проволок, ни вышек, ни охранников с винтовками. И только тут осознает, что она свободна, а вокруг – столько свежей зеленой листвы… это весна!

«Это теперь как мертвому припарки», – говорит по-немецки Ружена Грябер Кнежа. В трубке – треск. Мой муж, который в нашем разговоре за переводчика, пожимает плечами. На тот момент Ружена была единственной из еще живых узниц с первого транспорта, кого мне удалось разыскать; ее лагерный номер – 1649. За пару месяцев до звонка она с готовностью соглашалась дать интервью для моего документального фильма о первых аушвицких заключенных, но здоровье тогда помешало мне полететь в Швейцарию, чтобы с ней встретиться. А сейчас проблемы со здоровьем – у нее.

Я пытаюсь объяснить: мой главный интерес – поговорить с ней о Словакии, о том, как забирали ее и других девушек, как их предало собственное правительство.

«Мне не хочется перед смертью думать об Аушвице», – со вздохом отвечает она. Можем ли мы ее в этом винить? Ведь ей на ту пору было уже 92 года.

Я отправила Ружене благодарственную открытку, а потом нашла интервью с ней в Фонде Шоа[4] на немецком. Его можно перевести, но интервьюер из Фонда не задал ей вопросы, интересовавшие меня. Эти вопросы накопились у меня за годы, что прошли после работы с Реной Корнрах Гелиссен – узницей с первого транспорта, с которой мы больше четверти века назад, в 1992, написали книгу «Клятва». После выхода «Клятвы» меня стали находить члены семей других женщин с первого транспорта, они делились историями о своих двоюродных сестрах, тетях, матерях и бабушках, и у меня возникали новые и новые вопросы. Я снимала и записывала интервью с этими людьми, однако без живого общения хоть с кем-то из выживших узниц мои вопросы не получали ответов. Мне понятно стремление родственников оградить этих женщин (бывших узниц) от журналистского внимания: после трех лет ада в лагерях смерти, в столь преклонном ныне возрасте (за 90), кому хочется вновь переживать тот кошмар? Мне тоже не хотелось никого ранить своими болезненными вопросами, пробуждающими призраков прошлого.

Через год после телефонного разговора с Руженой я разослала семьям «второго поколения» электронное письмо с приглашением отправиться вместе со мной на мероприятия, посвященные 75-й годовщине первого транспорта, и повторить на поезде путь их матерей из Словакии в Аушвиц. Интерес проявили очень многие, но поехали мы в итоге небольшой группой, состоявшей из членов трех семейств: сыновья Эрны и Фелы Дрангер из Израиля (Ави и Акива), дочери Иды Эйгерман Ньюман из Америки (Тамми и Шарон вместе с детьми Тамми – Даниэллой и Джонатаном) и дочь Марты Ф. Гегор – Орна из Австралии. И вдруг, за пару недель до нашей встречи с остальными участниками, я узнаю, что в качестве почетного гостя на этих мероприятиях будет присутствовать девяностодвухлетняя Эдита Фридман Гросман (№ 1970). Через несколько дней мы уже говорили с Эдитой по Фейстайму. Контакт между нами возник с первой же минуты, и Эдита сказала, что в Словакии с радостью встретится со мной и моими операторами. Прошло две недели, и вот мы сидим в номере старой советской гостиницы с обшарпанными белыми стенами, и я задаю вопросы, которые нужно было задать Рене Корнрайх (№ 1716) 25 лет тому назад.