На третьем году процесса психоанализа иммунная система Энтони рухнула окончательно. Некоторое время количество CD4-лимфоцитов в его крови и так было ниже нормы (от 500 до 1500 клеток на кубический миллилитр), но потом внезапно упало еще больше, со 175 до 43. Когда количество CD4-клеток в крови человека, зараженного вирусом иммунодефицита, падает ниже 200, у него диагностируют СПИД.

Несмотря на то, что Энтони хорошо выглядел и пока ничем не болел, становилось все вероятнее, что в скором времени он падет жертвой пневмоцистозной пневмонии или какого-нибудь другого потенциально смертельного инфекционного недуга.

Через несколько дней после того, как мне сообщили о критическом снижении количества CD4-клеток в крови Энтони, я получил письмо с приглашением на клинический семинар за границей и решил выступить там с рассказом о его случае.

Я хотел сделать это, потому что у меня было ощущение уникальности нашей с ним работы, потому что чаще всего помощь ВИЧ-инфицированным людям ограничивалась советами и психологической поддержкой, то есть тем, что Энтони называл сладкими пилюлями. Он говорил мне, что самой лучшей поддержкой всегда считал правду, какой бы горькой и болезненной она ни была. В любом случае я был убежден, что психоаналитикам с пациентами такого типа уже в самое ближайшее время придется сталкиваться все чаще и чаще.

Во время перерыва на кофе ко мне подошел один именитый американский психоаналитик.

– Мы с коллегами обсуждали ваш доклад, – сказал он, – и я решил спросить вас, зачем вы тратите время на этого пациента. Ведь он все равно скоро умрет. Почему бы вам не помочь кому-то, у кого есть будущее?

Его вопрос шокировал и возмутил меня. Это были очень жестокие слова. Нам с Энтони было совершенно ясно, что процесс психоанализа помогает ему бороться со своими страхами и депрессивными состояниями, в результате чего повышалась эффективность терапии, которую он проходил у своих врачей.

Кроме того, психоанализ помогал ему бороться с неизвестностью.

– Достойно живи, пока можешь, достойно умри, когда придет время, – не единожды говорил сам Энтони.

Тем не менее вопрос американца никак не шел у меня из головы, и, думая о нем, я вдруг понял, какой степени покровительства я достиг в отношении этого своего пациента.

Спустя несколько недель Энтони спросил меня, не смог бы я продолжать встречаться с ним и после того, как его в конце концов положат в больницу. Я ответил ему, что буду приходить и каждый день проводить сеансы, то есть мы будем видеться точно так же, как и сейчас, пять раз в неделю.

– А что, если вам не разрешат больничные врачи?

– Я не думаю, что кто-то может запретить мне приходить, садиться на стул и разговаривать с вами в часы посещения.

– Может быть, нам дадут для этого отдельную комнату, – сказал Энтони, – но если не дадут, то мы сможем просто отгораживаться от всех остальных ширмой, да?