Собранию американских холостяков в Москве 1935 года сопутствовала романтическая атмосфера, обостренная запахом крови. Бал закончился в девять утра лезгинкой, которую Тухачевский исполнил со знаменитой Лелей Лепешинской, частой гостьей Билла Буллита. Другая красавица, Елена Сергеевна Булгакова утром записывала: «Хотели уехать часа в три, американцы не пустили – и секретари, и Файмонвилл (атташе), и Уорд были все время с нами. Около шести мы сели в их посольский кадиллак и поехали домой. Привезла домой громадный букет тюльпанов от Болена». Из ее дневников ясно, что Фестиваль весны в американском посольстве стал жизненным прототипом для бала у Сатаны, описанного в «Мастере и Маргарите». Когда Булгаков писал эту сцену, он был одним из немногих уцелевших участников приема, который американцы искренне считали самым веселым в Москве после революции. Между Буллитом и Булгаковым сложились дружеские отношения; Боулен, похоже, светски ухаживал за Еленой Сергеевной.
Почему-то уже в декабре 1933 года Булгакова отметила в дневнике сообщение газет о прибытии в Москву «нового американского посла» [137]. Буллит сразу посетил спектакль «Дни Турбиных», а через некоторое время официально запросил рукопись пьесы и держал ее на своем рабочем столе. Тейер вспоминал, что его первое знакомство с Буллитом, только что прибывшим в Москву в качестве посла, началось именно с «Турбиных». Тейер начал учить русский язык и, оказавшись в Москве, искал работы в новом посольстве. Посол жил тогда в Метрополе, Тейер с трудом пробился к нему и представился. Буллит попросил его прочесть страницу из лежавшей перед ним рукописи. Это были «Дни Турбиных». Читать по-русски Тейер еще не мог, но содержание пьесы знал и стал ее пересказывать. Буллит понял обман, но оценил молодого человека, который действительно стал его переводчиком, а потом и кадровым дипломатом [138].
В марте 1934 года «Дни Турбиных» в переводе Юджина Лайонса были поставлены в Йейле, родном университете Буллита. Булгаков и Буллит познакомились шестого сентября на очередном спектакле «Дней Турбиных» во МХАТе. Американский посол сам подошел к драматургу и сказал, что «смотрит пьесу в пятый раз». Так когда-то Наполеон встретился с Гете: он сказал писателю, что семь раз читал «Вертера». И как Вертер был понятен Наполеону, преодолевшему романтизм, так аристократические Турбины – меланхолические свидетели конца своего мира, навсегда оставшиеся в Первой мировой – были знакомы и понятны Буллиту. Елена Сергеевна с гордостью писала о том, как он был увлечен спектаклем: «Он смотрит, имея в руках английский экземпляр пьесы, говорит, что первые спектакли часто смотрел в него, теперь редко» [139]. Судя по ее записям, они с мужем много раз бывали на официальных и домашних приемах в посольстве. Поначалу это знакомство казалось сенсационным: друзей семьи «распирает любопытство – знакомство с американцами!». Потом записи Елены Сергеевны об этих контактах становятся спокойными, даже монотонными. 16 февраля 1936 года она записывала: «Буллит, как всегда, очень любезен»; 18 февраля: «Американцы очень милы»; 28 марта: «Были в 4.30 у Буллита. Американцы – и он тоже в том числе – были еще милее, чем всегда». Через две недели: «Как всегда, американцы удивительно милы к нам. Буллит уговаривал не уезжать, остаться еще…» [140]. Посол охотно демонстрировал свою дружбу с писателем. Он представлял Булгакова европейским послам, публично хвалил его пьесы и знакомил его и Елену Сергеевну с сотрудниками своего посольства.