Убийство, ага. Вот тут-то и порылась собака.

Много за что можно было упечь Карташа в крытку, особливо если вспомнить про его похождения по тайге и в Туркменистане… и уж тем более в Шантарске. Но – убийство в Петербурге? Тем более, двойное?! Тем более, убийство, которого он не совершал!

Ну, в общем… кажется, не совершал. Или все же?..

Как ни смешно это звучит, но Алексей понятия неимел, убил он кого-нибудь или нет.

Может, убил.

Может, его подставили.

Однако все улики складывались именно так: он застрелил двоих – питерского мачо с серьгой в ухе и его… его…

А, бля…

Около полутора суток Карташ промаялся в ментовке, не спал вообще… и не потому, что злые опера не давали – давали, отчего же, просто не мог уснуть; питался бутербродами с кофе, которыми то ли по доброте душевной, то ли надеясь склонить его к сотрудничеству, угощал мент, уже не дознаватель, другой – следак, наверное, пес их разберет. Душу менты мотали по полной программе, выспрашивали и выпытывали, предъявляли неопровержимые доказательства и показания свидетелей, угрожали, соблазняли послаблением, ежели напишет чистосердечное, в красках рисовали картины пребывания в СИЗО, одна устрашающее другой, – хорошо хоть, ногами по почкам не лупили и в пресс-хату не сажали… наверное, потому, что все и так было яснее ясного. А может, и потому, что Карташ был этим самым, как его – «б/с», «бывшим служащим». «Бэсником». В общем, «бывшим своим».

Пребывая точно в тумане, Алексей рассказал все, что помнил, знал и думал по поводу происшествия в питерской гостинице «Арарат». На словесные провокации не поддавался, протоколы подписывал, лишь внимательно, насколько мог, изучив каждое слово, от убийства, даже в состоянии аффекта открещивался – шел, короче, в глухую несознанку… Но самое паршивое заключалось в том, что где-то в глубине души он готов был согласиться с предъявленным обвинением. Нет, на самом деле, если подумать объективно и беспристрастно, Карташ действительно мог завалить обоих – в том состоянии алкогольного опьянения, в коем он пребывал, совершается фигня и посерьезнее… И даже если опьянение было наркотическим, если его специально накачали какой-то дрянью (а именно так, по всему, и выходило), то сути это не меняло: мог убить, ох, мог. И осознание этого было хуже всего. Было сильнее чувства безысходности, сильнее ощущения потери.

Через день его перевели в ИВС[4] на улице Каляева. Перевели… и четыре следующие дня напрочь вылетели из головы Алексея: все это время он находился в полуобморочном состоянии. Карташ валился с ног от усталости, но надолго уснуть все равно не мог. Измученный адреналином организм требовал отдыха, но перевозбужденный мозг отключаться упорно не желал. Алексей спал урывками – то проваливался в тревожную дрему, то вновь выплывал в опостылевшую реальность.

Содержащиеся вместе с ним в том изоляторе рассказывали как будто, что замести сюда могут аж на десять суток, однако к вечеру дня четвертого нарисовался конвой, он расписался в какой-то прокурорской бумажке, его и еще нескольких скоренько перегрузили в «зилок», где уже маялись такие же бедолаги, и, – как поется в старинном шлягере: «На нары, бля, на нары, бля, нары…»