— Но я … он… Я же — не он. Не в точности.

Она отпустила его локоть.

— Нет. Если ты только сам не захочешь, любовь моя.

— Кто твоя любовь? Я? Или он?

— Это зависит от того, какую версию самого себя ты предпочитаешь.

— Ты уже сказала, что единственный надежный способ освободиться от преследования Департамента Внутренних Дел — это отменить то, что они заставили меня сделать.

— Это заложено в протоколе, — сказала она, оглядываясь. — Мы можем активировать твой телефон. Ты не обязан возвращаться в Стазис, если сам не желаешь этого. На кораблях, улетающих в колонии, есть свободные места для нас всех.

— А тебе не кажется, что это просто замена одной овеществленной судьбы на другую? Экспансия в пространстве вместо экспансии во времени. Чем это лучше? Может, просто стоит освободить наши компьютеры из пут, отвести всю доступную темпоральную полосу пропускания под времениподобные вычисления[25] и посмотреть, чего в конце концов добьются безумные пророки искусственного интеллекта, работая вместе с выгруженными в машины призраками?

Она растерянно посмотрела на него.

— Ты хоть знаешь, каким чудаком подчас можешь быть?

Он фыркнул.

— Не тревожься, я это не всерьез. Я знаю свои пределы. Если я не сделаю то, о чем мы сейчас говорили, этот, который у вас на самом верху, сильно разозлится. Правда? Ведь иначе Кафка сможет отправить всех этих моих наивных беспрекословно преданных двойников на слежку, так? — Пирс глубоко вздохнул. — Я правда не вижу иной альтернативы. И это меня терзает. А я-то всего лишь надеялся, что Оппозиция хотя бы даст мне чуть большую свободу действий, чем Кафка. И все.

Он почувствовал, как призрачные, изборожденные морщинами кулаки, похожие на гроздья винограда, стискивают его мальчишеские запястья, показывая, как направить муху. Он знал, что это его долг перед дедушкой: оставить своих собственных детей во Вселенной, где их руки не будут скованы кандалами абсолютной истории.

— Ты будешь здесь, когда я вернусь?

Она серьезно поглядела на него.

— А ты захочешь меня увидеть, когда вернешься?

— Конечно.

— Тогда увидимся.

Она улыбнулась, встала со скамейки и ушла.

Он некоторое, показавшееся ему очень долгим, время смотрел на то место, где она сидела. Но когда он попытался припомнить, как выглядело ее лицо, то не сумел представить ничего, кроме лиц их обеих — Сири и Ярроу, наложенных друг на друга и слившихся воедино.

Двадцать лет в Стазисе. Множество смертей, некоторые из них — по его собственной вине, во исполнение безжалостных велений самопровозглашенных божков. Они заполняют неспокойное сознание человека, который знает в точности, что он мог бы прожить лучшую жизнь и еще может стать лучше — если только ему удастся расшнуровать гордиев узел своей судьбы, туго затянутый на его руках людьми, которых он сейчас всей душой презирает.

Это ты в ореховой скорлупке, Пирс.

Ты на распутье, в окружении своих возлюбленных и соратников, но — увы — по — прежнему столь одинокий в судьбоносное мгновенье. Кем же ты, собственно, намерен стать? Кем ты хочешь быть?

Мириады путей раскинулись перед тобой, все дороги, что ты еще не оставил позади: кем ты