Я посмотрела на Риту, думая, что она захочет присутствовать при разговоре. Однако секретарша неожиданно сказала, покосившись на часы:

– Ну что, думаю, я больше не нужна вам? Тогда я вас оставлю. Сергей Юрьевич скоро будет звонить, а я еще ничего не сделала.

– Конечно, идите, я дальше сама разберусь, – сказала я. – Вы только не забудьте насчет Светы. Завтра с утра я зайду к вам.

– Заходите, я не забуду. Обязательно договорюсь, – заверила Рита.

Я шла за Натальей Дмитриевной по коридору и размышляла о секретарше Рите. Впечатления от знакомства, как мне показалось, у нас с ней были разные. Мне все больше не нравилась Рита. А та, в свою очередь, похоже, была рада, что хоть на некоторое время избавилась от меня. Я почему-то была уверена, что она меня обманула: никаких срочных дел у нее не было…

Наконец мы с Натальей Дмитриевной остановились возле люксовой палаты, и врач шепотом сказала мне:

– Подождите минутку, я предупрежу его. Может быть, он еще сам не захочет никаких бесед.

И она проскользнула внутрь. Мне же оставалось надеяться, что Константин Владимирович окажется покладистым человеком. Через несколько секунд Наталья Дмитриевна вышла и кивком головы успокоила меня, добавив:

– Все в порядке, заходите. Только прошу вас: недолго. И постарайтесь не задавать слишком волнующих вопросов, хорошо?

Я кивнула, хотя не до конца понимала, что в представлении Натальи Дмитриевны может именоваться «слишком волнующими вопросами». Толкнув дверь, я тихонько прошла к кровати, на которой лежал доктор Асташов, и осторожно присела на стул рядом с ней. Константин Владимирович смотрел на меня умными, светлыми голубыми глазами с чуть заметной смешинкой на дне. Он выглядел, признаться, весьма неплохо для семидесяти четырех лет, даже невзирая на сердечный приступ.

– Добрый день, Константин Владимирович, – шепотом произнесла я.

– Можете говорить громче, я не умирающий, – махнул рукой главврач и улыбнулся. – Со мной тут носятся как с писаной торбой, я же как врач в состоянии сам определить свое состояние! Вот видите, даже каламбурить могу! – рассмеялся он. – Так что могу сказать вам словами Марка Твена: слухи о моей смерти сильно преувеличены!

– Что ж, я очень рада видеть вас таким, – улыбнулась я. – Отлично, что вы сохранили чувство юмора!

– А что еще может продлить нашу жизнь, как не оно? – задал Асташов риторический вопрос и вздохнул. – Я пролежал здесь полдня, и мне уже невмоготу! А они запретили мне даже вставать, хотя я сразу же заявил, что никакого инфаркта у меня нет!

Я поймала себя на том, что Асташов невольно жалуется мне на чрезмерно бережное отношение к нему больничных врачей.

– Это замечательно, – поспешила сказать я. – Значит, долго вас держать не станут. Но все-таки лучше выдержать постельный режим. Вы же как врач должны понимать и это! А с клиникой ничего не случится и без вас.

– Да, – с неожиданной грустью согласился Асташов. – Вот именно, что ничего не случится! И я прекрасно это понимаю! Даже если я никогда не вернусь туда, клиника продолжит работать, в ней все так же будут делать операции, лечить, колоть уколы и ставить капельницы… И это прекрасно, но, боже мой, как же по-человечески обидно осознавать, что твое присутствие или отсутствие ни на что не влияет!