(ОХ, МАМОЧКА, ИЗВИНИ, ТЕБЕ БОЛЬНО, БИНТЫ, МАМИН КРИК, ОНА ЗАКРИЧАЛА, Я ЗАСТАВИЛА МАМОЧКУ КРИЧАТЬ, И Я НИКОГДА СНОВА... НИКОГДА... ПОТОМУ ЧТО ЭТО – ПЛОХОЙ ПОСТУПОК) в кухне, когда она была маленькой... но думать об этом тяжело. Это был Плохой поступок, потому что, когда ты выпускаешь это на волю, оно добирается повсюду. А это так страшно.

Было еще и разное другое. Посыл, например; папочка так называл это – мысленный посыл. Только ее посыл оказывался гораздо более сильным, чем папочкин, и у нее никогда потом не болела голова. Но иногда после... вспыхивал огонь.

Слово, которым назывался Плохой поступок, звенело в ее голове, пока она стояла, нервно поглядывая на телефонные будки: пирокинез. «Ничего, – говорил ей папочка, когда они были еще в Портсити и, как дураки, думали, что в безопасности. – Ты – сжигающая огнем, милая. Просто больша зажигалка». Тогда это показалось забавным, она хихикнула, но теперь это совсем не выглядело смешным.

Другая причина, по которой ей не следовало давать свой посыл, – они могут обнаружить. Плохие люди из Конторы. "Не знаю, что они сейчас знают о тебе, – говорил ей папочка, – но я не хочу, чтобы они обнаружили что-нибудь еще. Твой посыл – не совсем как мой, малышка. Ты не можешь заставить людей... ну, менять свое мнение, ведь правда? «Не-еее...»

«Но ты можешь заставить предметы двигаться. Если же они увидят какую-то закономерность и свяжут ее с тобой, то мы окажемся в еще большем переплете, чем сейчас».

ТУТ НУЖНО УКРАСТЬ, А КРАЖА – ТОЖЕ ПЛОХОЙ ПОСТУПОК.

Ничего. У папочки болит голова, им нужно попасть в тихое, теплое место, пока ему совсем не стало тяжело думать. Чарли шагнула вперед.

Там было около пятнадцати телефонных будок с полукруглыми скользящими дверьми. Быть внутри будки – все равно что в огромнейшей капсуле с телефоном внутри. Чарли видела, проходя мимо будок, – большинство темные. В одну втиснулась толстуха в брючном костюме. Она оживленно разговаривала и улыбалась. А в третьей будке от конца какой-то парень в военной форме сидел на маленьком стульчике при открытой двери, высунув наружу ноги. Он быстро говорил.

– Салли, слушай, я понимаю твои чувства, но я все объясню. Абсолютно. Знаю... Знаю... дай мне сказать... – Он поднял глаза: увидел, что на него смотрит маленькая девочка, втянул ноги внутрь и задвинул полукруглую дверь – все одним движением, как черепаха, убирающаяся в панцирь.

Спорит со своей подружкой, подумала Чарли. Учит уму-разуму. Никогда не разрешу мальчишке так учить меня.

Эхо гудящего громкоговорителя. Страх, разъедающий сознание. Все лица кажутся чужими. Она чувствовала себя одинокой и очень маленькой, сейчас особенно тоскующей по матери. Она шла на воровство, но имело ли это какое-либо значение? Они украли жизнь ее матери. Хрустя бумажным пакетом, она проскользнула в последнюю телефонную будку, сняла трубку с рычага, притворилась, будто разговаривает – привет, деда, да, мы с папочкой, только что приехали, все в порядке, – и смотрела через стекло, не подглядывает ли кто-нибудь за ней. Никого. Единственным человеком поблизости была стоявшая спиной к Чарли чернокожая женщина, она получала из автомата страховку на полет.